Китайцы. Особенности национальной психологии

На первый вопрос подавляющее большинство ответило положительно. Лишь в одном из ответов было выражено непонимание жанра. Что касается прочих ответов, то они достаточно разнообразны, однако в целом положительны. Почти все реципиенты подчеркивают тот факт, что пейзажная живопись в стиле гохуа, несмотря на ее условность, вызывает в душе ощущение умиротворенности и покоя. Иначе говоря, европейский реципиент вполне готов к восприятию данного жанра китайского искусства, находя в нем созвучие своей душе [114, c. 68–73].

Фэн Цзицай под таким же углом рассматривает и литературу. Китайские авторы при описании своих персонажей используют клише и стереотипы вроде «лицо, подобное утонувшей рыбе и опустившемуся гусю», «облик, подобный луне и стыдливому цветку», «поясница медведя и спина тигра», «глас подобен звучащему колоколу», «так силен, что может поднять треножник», ибо читателю интересны поступки героев и развитие сюжета. Выдавать ложное за настоящее – это не прихоть автора, а требование зрителя и читателя. Они прекрасно знают, что искусство не повторяет жизнь, а через нее «перескакивает». Искусство потому и ценно, что изображает то, чего нет в жизни. Хорошо известно, что музыка – это не звуки природы, а поэзия – не живой, бытовой, разговорный язык [156, с. 239].

Потому все это и называется творчеством, так как предлагает людям то, чего нет в жизни. Творчество существует благодаря потребности. Помимо чисто эстетического восприятия, познания нового, душевного трепета и развлечения, реципиенту еще нужно, чтобы его удивляли, позволяли расслабиться и получать удовольствие. В этом и состоит прелесть древней и средневековой китайской литературы, в частности авантюрной прозы чуаньци и всевозможных удивительных историй, о которых писал Пу Сунлин.

Условность языка художника особенно выражена в классической музыкальной драме (пекинской опере). В классическом репертуаре китайского театра существует небольшая пьеса, скорее сценка, носящая название «Перекресток трех дорог» («Саньчакоу»). Она глубоко национальна и органична для китайской музыкальной драмы, где театральные средства весьма скупы. Вся сцена представляет собой акробатическую пантомиму. Конфликт сюжета построен на том, что действие происходит в темноте и герои не видят друг друга. Согласно сюжету, сценическое действо происходит в виде пантомимы, иначе герои смогли бы узнать друг друга по голосам и конфликтное недоразумение исчезло бы. Для автора пьесы, привыкшего к тому, что искушенный китайский зритель верит и считает реальностью воображаемую дверь или воображаемую лодку, такое решение не могло служить препятствием. Зрителю предлагается при ярком свете на сцене вообразить темноту и считать ее условно существующей в течение всей пьесы. Сделать это очень просто – нужно только принести на сцену горящую свечу и потом ее погасить.

Иностранный зритель как бы подсматривает жизнь через замочную скважину. Сцена – это три стены и даже четыре стены в определенном смысле. В отличие от Ибсена и Станиславского, требовавших погрузиться в образ, забыть себя, в китайском театре музыкальной драмы все происходит наоборот. В известной пекинской опере «План с пустым городом» один из центральных героев, Чжугэ Лян, исполнив свою арию, может тут же на сцене снять с себя бороду, вытереть полотенцем пот, промочить горло чаем, потому что полностью уверен, что зритель понимает, что это представление, некая условность. В это время арию исполняет другой герой оперы – Сыма И. Китайского зрителя в первую очередь интересует и привлекает только уровень мастерства актеров и гунфу (отточенность, отшлифованность мимики, жеста и пения), ибо это и есть «настоящий товар». В европейском театре зрители не смеют шуметь и даже кашлять, боясь нарушить атмосферу действия, чувство реальности. В китайском театре публика может выражать восторг, кричать «Браво!», стимулируя актеров играть еще лучше. Зритель от этого может получать еще больше удовольствия, чем от самой пьесы [54, с. 194–199].

Существует немало историй-легенд, в которых подчеркивается «мастерство» (гунфу). Так, однажды два художника поспорили, чье мастерство выше, и решили через неделю показать свои произведения. Когда они встретились вновь, один из художников попросил другого показать свое творение. Тот ответил, что картина находится в другой комнате за дверью. Когда первый захотел открыть дверь, то оказалось, что она нарисована (реализм в чистом виде). Настала очередь показать свою картину первому худож нику. Разворачивая традиционный свиток, второй художник был удивлен тем, что на нем ничего не нарисовано. Лишь в самом конце, когда свиток был полностью развернут, он увидел в верхнем углу картины маленького воздушного змея, а в нижней части картины – мальчика, который держал в руке катушку со шпагатом. Картину снизу вверх пересекала нить, почти незаметная для глаза (ювелирная техника художника).