Китеж (сборник)

— А-а, вот оно, — довольно сказал сам себе товарищ Федор. — Дело о товариществе иностранных рабочих в СССР объявляю закрытым. Остались разрозненные документы и воспоминания, по которым события все равно не воссоздать.

Он достал черный фломастер и жирной линией вычеркнул из гроссбуха несколько строчек, следовавших за номером 961.

— У нас еще масса работы. — Утомленно поглядывая на товарища Федора, товарищ Борис вздохнул. — Но я думаю, на сегодня хватит.

— Да, не в нашем возрасте работать сутками, как это бывало в тридцатых, — поддакнул товарищ Михаил. — Эти два ящика разберем потом.

— Хорошо, — согласился товарищ Федор. — Расходимся. Завтра ночью у нас важное изъятие, потом две недели отдыха.

Турусов взял вещмешок и вышел. Идти было некуда, но об этом он не думал.

Возле домика еще пахло сожженной бумагой. Турусов поднял с земли пригоршню пепла, поднес ко рту и что было силы дунул. Пепел, рассыпаясь на микроскопические частицы, поплыл в густом от сырости ночном воздухе Выборга.

— Историю по ветру! — Турусов зло хмыкнул себе под нос.

Сзади подошел товарищ Алексей.

— Вам есть где остановиться?

— Нет. Негде.

— Пойдемте со мной, молодой человек, — голос товарища Алексея был мягок и доброжелателен.

Не попрощавшись с остальными, Турусов и персональный пенсионер, не поддержавший старую песню у костра, отправились в сторону центра.

— Извините, у меня дома слишком роскошные условия, — сбивчиво заговорил товарищ Алексей. — Четыре комнаты на одного… Вы не подумайте, что я сам себе это устроил… Я вижу, что вы, молодой человек, весьма серьезны…

— Вам, наверно, положено. — Турусов пожал плечами. — Да и за что извиняться?! За то, что у вас все в порядке?

— Стыдно… — признался товарищ Алексей. — Соседских взглядов избегаю. На моей площадке семья — шесть человек — в одной комнате живет. Хотел отдать им две комнаты, так горисполком запретил. Назвали это квартирными махинациями… поэтому и извиняюсь. Да и то только перед вами. У вас какой-то строгий взгляд, словно вы не из нынешнего, а из нашего поколения. Я бы даже сказал — справедливый взгляд… Сколько вам лет?

— Двадцать шесть.

— Двадцать шесть… — задумчиво повторил персональный пенсионер.

— А почему вы с ними, товарищ Алексей? — Турусов заглянул в глаза старика.

— Хватит товарищей, не называйте меня так. Почему я ними?! Мне больше не с кем. Я уже уходил от них несколько раз… Они у меня дома хранили все эти папки, бумаги, обрывки истории… А мне страшно делалось оттого, что лежат мертвым грузом удивительные события, яркие и зловещие биографии, все темное и все светлое вперемешку. Сам думаю: как же так, почему люди своей истории не знают? Почему не ищут свои корни? Почему до этих папок никому дела нет? Написал я тогда воспоминания, в основном о том, чему сам свидетелем был. Принес в издательство, думал, обрадуются, удивляться начнут. Ничуть! Сидит чиновник сорок восьмого года рождения и в лицо мне говорит, что не было и быть не могло того, о чем я писал.

— Давно это?

— В семьдесят девятом, весной. — Пенсионер вздохнул. — Потом мне пригрозили, что если буду этим заниматься, то стану обычным пенсионером, с обычной пенсией и комнаткой в полуподвальном помещении. После этой истории забрали “товарищи” все бумаги из моего дома, и с тех пор все “ненужное” сжигают сразу же после заседания редколлегии. А потом отрекаются…

— А больше не пробовали? Может, теперь опубликуют? — с надеждой поинтересовался Турусов.

— Рукопись в издательстве в тот же день утеряли. А силы и веры уже нет, устал я. Помнить — еще многое помню, а снова записывать все, как было, даже не хочется. Заставили меня товарищи над первым костром петь с ними наш старый гимн. Отрекся тогда и от старого мира, и от прошлого, и от себя. И это было не первое мое отречение… Было время, когда отрекаться приходилось публично и регулярно. И желающих отречься море было, очереди выстраивались, как сейчас за благополучием…

После уличной сырости теплый воздух квартиры сразу расслабил Турусова. Хозяин постелил Турусову на диване с бархатной обивкой, а сам улегся в этой же комнате на старую железную кровать.

— Спи спокойно, — проговорил он. — Когда проснешься — разбудишь меня.

Следующим вечером, когда Турусов с товарищем Алексеем пришли в клуб теоретического собаководства, первое, на что обратил внимание бывший сопровождающий, было отсутствие двух ящиков, принесенных студентами. Товарищ Алексей перехватил взгляд Турусова и горько улыбнулся, покачав головой. Трое других товарищей к тому времени уже сидели за невысоким грубо сколоченным столом и мирно беседовали о тяжких временах царского режима, показывая неплохие знания той истории. Видно, эту историю они тоже знали хорошо, но кажущаяся ее недавность не позволяла персональным пенсионерам говорить о ней легко и открыто, как о “делах давно минувших дней”.