Китовый ус

Он не знал, почему подчиненные, когда он употреблял слово «оптимальный», всегда улыбались, впрочем, значение улыбок очень-то не понимал, а вот чувства юмора был лишен начисто. Не знал он, что все его за глаза называли Опти, как и Оппенгеймера называли сокращенно, правда, и в глаза, — Оппи. Лишь один раз молоденькая лаборантка, догоняя его в коридоре института, кричала: «Опти Михайлович! Опти Михайлович!» — и Виктор Михайлович догадался, что его, кажется, так называют, не обиделся, но сказал мгновенно после его слов растерявшейся, побелевшей, а потом покрасневшей сотруднице:

— Меня зовут — Виктор Михайлович…

В двадцать три ноль-ноль Виктору Михайловичу надо было засыпать, и он стал уже чувствовать погружение в сон и смутность мыслей, почти не воспринимал действительность, как вдруг на журнальном столике ожил телефон. Он не звонил, а как бы тихонько порокатывал. Виктор Михайлович, встряхнувшись, протянул руку к трубке и сказал недовольно:

— Слушаю.

— Здравствуйте! — в трубке был жизнерадостный, молодой женский голос — Извините, что так поздно беспокою вас. Я вам звонила несколько раз, но вас, наверное, дома не было. Вы еще не спите?

— Нет.

— Как хорошо! Как вам понравился наш город? Жаль, что вы Волгу у нас летом не видели, — вздохнула обладательница приятного голоса. — Вы приедете еще?

— Извините, пожалуйста, но кто со мной говорит?

— Разве вы не узнали меня? — спросил голос.

— Нет. Не имею никакого понятия, представьте себе.

— Ой, я знаю, почему вы не узнали меня, — трубку заполнил звенящий, приятный смех, смех от собственного веселья, который подкупал Виктора Михайловича, иначе он прекратил бы разговор — ведь могла звонить девица, завязывающая так знакомства с приезжими — подобные звонки не раз раздавались у него в номерах гостиниц. Виктор Михайлович бросал трубку, побаиваясь таких знакомств, а еще больше — возможных последствий. Но тут он переждал смех незнакомки и задумался над тем, почему он не прерывает разговор. Уж очень искренне, неиспорченно она смеялась, подумалось ему, а затем мелькнула мысль: «А не разыгрывает ли меня какая-нибудь из заводских красавиц?» Днем он видел много красивых молодых женщин, которые сидели в конференц-зале, слушая его лекцию. Он не преувеличивал своих внешних данных, не красавец, что и говорить, очки, залысины, грозящие вот-вот воссоединиться на темени, где для этого временем проведена основательная артподготовка, и на месте былого, так сказать, леса сейчас жидкое редколесье, хилый кустарничек. Но Виктор Михайлович знал и свои преимущества — оптимальный вес (73 кг), оптимальный возраст (35 л.), ну и ученая степень и должность вызывают у женщин интерес. Не исключено, что какая-нибудь итээровская Афродита заинтересовалась его персоной.

— Извините, пожалуйста, меня, — сказала незнакомка.

— Пожалуйста, — ответил Виктор Михайлович, удивившись тому, какими игривыми нотками украсил он это слово.

Она замолчала, Виктор Михайлович тоже молчал, потому что была очередь ее говорить, а затем вдруг попросила совсем другим голосом, с грустью и неуверенностью:

— Можно, я еще раз позвоню?

— Надеюсь, не сегодня? — уточнил и улыбнулся собственному остроумию Виктор Михайлович.

— Нет-нет, не сегодня, — успокоила она и снова попросила: — Можно?

— Буду рад, — разрешил Виктор Михайлович и с опозданием подумал, как легкомысленно, неосмотрительно и даже глупо пошел на знакомство — его могли разыгрывать, и завтра же загуляет по заводоуправлению сплетня: приезжий москвич, этот Балашов, в отношении женского пола весьма, весьма коммуникабелен, контактен… Он услышал даже интонацию, с какой это все говорилось где-нибудь на женском перекуре.

— Спасибо большое! — еще более жизнерадостно поблагодарила она. — Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, — ответил Виктор Михайлович, но пожелания эти достались уже коротким гудкам.