Кью

Высовываю нос из корчмы. Половина предместья Святого Николая вывалила на улицы — крики усиливаются, раскрываются все новые и новые рты. Самые возбужденные попрежнему сжимают в руках кружки или гребни чесальных машин, словно удивительная новость разбудила их посреди ночи, заставила нервно прошагать по булыжной мостовой, ведущей к Фельхтским воротам и церкви Святого Иоганна. Они ищут Магистра. И он снисходит до них, окруженный бешеным напором голосов людей, одновременно стремящихся доказать ему, что необходимо сделать. Немного выше нас целая группа замедляет шаг и начинает естественным образом разрастаться вокруг постоялого двора «Медведь», где перед прачечной улица расширяется.

За месяц, проведенный здесь, я неоднократно имел возможность убедиться, что призрак всеобщего волнения — еще один житель этого города. И все же я не понимаю, почему все так реагируют на самый обычный арест. Ведь неизвестно даже, кого схватили. Из разрастающего шума удается выяснить лишь одно: незадачливого сквернослова заперли в подвал ратуши, хотя должны были посадить в башню того же здания.

— Что это за история с башнями и подвалами? — спрашиваю у старика, наблюдающего за сценой рядом со мной.

— Восьмая статья нашего муниципального статута: заключенных нельзя содержать в подвалах, только в башнях. Видел бы ты, как загажены эти подвалы, сразу бы понял — это не проблема кодексов!

Смотрю поверх голов: Магистр Томас уже стоит на тумбе. Он что-то кричит по поводу злоупотреблений властей и их издевательств над народом. Люди под ним постоянно двигаются туда-сюда, разбегаясь, чтобы созвать остальных и обзавестись собственными орудиями труда и камнями. Посреди толпы возвышается Элиас, направляющийся ко мне. Заметив меня, он кричит, перекрывая весь остальной шум:

— Иди найди Пфайффера! Скажи ему: мы скоро будем под окнами ратуши, и пусть он приведет как можно больше народа.

Бегом — к крепостной стене. Караульный узнает меня: никаких сложностей — ясно, они не ждут подобной реакции. Попрежнему бегом — и я уже на Киланшгассе. Шум в конце улицы, напротив церкви, свидетельствует: Пфайффер не терял времени.

Сворачиваю за угол и оказываюсь прямо перед ним, он тоже возвышается на импровизированной кафедре. Прервав свою речь, он указывает на меня и вопит:

— Вот… вот посланец из предместья Святого Николая! Не сомневаюсь, он пришел сообщить нам, что Томаса Мюнцера и его прихожан тоже потрясло решение этой свиньи, бургомистра… Не так ли, брат?

Головы слушателей поворачиваются ко мне, как подсолнечники на поле.

— Конечно, брат Пфайффер. Прихожане предместья Святого Николая уже движутся от Фельхтских ворот к ратуше.

Пока я приближаюсь к небольшой толпе, Пфайффер спрыгивает со своей тумбы и бежит мне навстречу. Он обнимает меня за плечи и шепчет:

— Скажи мне, брат, сколько вас там?

Я преувеличиваю:

— Можете рассчитывать человек на двести.

Его рука больно вцепляется мне в ключицу.

— Хорошо, на этот раз мы им зададим. — Уже громче: — Они еще пожалеют об этом оскорблении, даю слово. К ратуше, братья, к ратуше!

Это уже боевой клич.

Не знаю, откуда появились большие навозные вилы, факелы и шесты. Просто в какой-то момент они возникли над лесом голов, гораздо более страшные, чем алебарды стражников, перекрывших подходы к дворцу. Один из них поднимается по лестнице за инструкциями. Он возвращается в сопровождении по крайней мере пятнадцати точно таких же головорезов.

Между первыми рядами вспыхивает бурная дискуссия. Распространяется новость, что причиной волнений стало оскорбление Вилли Прыщом бургомистра Родеманна: «Поцелуй меня в зад!» — сопровождающееся демонстрацией соответствующего места. Многие восприняли это как приглашение к действию, и десятки задниц обратились к ратушной стене.

Неожиданно впереди раздается рев. Проталкиваюсь, чтобы лучше все рассмотреть, уже предвкушая сцену окончательного унижения бургомистра Родеманна. Вместо этого вижу Элиаса, выжимающего вес — высоко поднимающего над головой крохотного мужичка средних лет, почти лысого, с багровым носом, сплошь покрытым гнойными прыщами. Он вопит от радости, протянутые руки принимают его и качают над головами:

— Это Вилли! Да здравствует Вилли! Раздери ваши задницы! Да здравствует Вилли! Вонючие крысы! Великий Вилли!

Толпа триумфально несет его через площадь, девица, сидящая на чьих-то плечах, оголяет свои сиськи, и Вилли бросается на них, как по волшебству спасшийся от смертной казни. В него кидают овощи и сладости, пачкающие его с головы до ног. Я со смехом кричу:

— Да здравствует король Вилли! Да здравствует народный герой Мюльхаузена!!!

Пьяный, словно услышав меня, разворачивается в мою сторону и творит в воздухе крестное знамение за миг до того, как прямо ему в лицо попадает вилок цветной капусты.

Глава 18

Эльтерсдорф, Пасха 1526 года