Он слушал какой-то звук, соловья или, может быть, ручей. Звук тек, как вода. Он лежал у самого ручья, под веткою. Прямо над ним была курчавая голова. Она смеялась, скалила зубы и, шутя, щекотала рыжеватыми кудрями его глаза. Кудри были тонкие, холодные.
– Надо торопиться, – сказал Пушкин быстро.
– Я стараюсь, – отвечал Вильгельм виновато, – видишь. Пора. Я собираюсь. Все некогда.
Сквозь разговор он услышал как бы женский плач.
– Кто это? Да, – вспомнил он, – Дуня.
Пушкин поцеловал его в губы. Легкий запах камфоры почудился ему.
– Брат, – сказал он Пушкину с радостью, – брат, я стараюсь.
Кругом стояли соседи, Пущин, Дросида Ивановна с детьми.
Вильгельм выпрямился, его лицо безобразно пожелтело, голова откинулась.
Он лежал прямой, со вздернутой седой бородой, острым носом, поднятым кверху, и закатившимися глазами.