Клад

– Сейчас! – развязно засмеялась Золотинка. А Поплева поощрительно кивнул, не замечая этого дурного смеха. – Сейчас! – повторила Золотинка, навалилась локтем на стол, а правую руку отставила – уперлась пятерней, словно хотела подняться. И так, в промежуточном положении, приготовившись встать, но не вставая, она остановилась. Нужно было слить в единое быстрое целое сложную последовательность умственных усилий. Прежде ей требовалось на это час-полтора полнейшей сосредоточенности, теперь хватило бы при удаче и двенадцатой доли часа. Но голова непривычно гудела, может быть, от вина, не за что было уцепиться. И Золотинка не могла возбудить в себе ту бессознательную, изящную легкость, за которой стояли года упорных упражнений.

– Нет, не могу… что-то соскочило, – легко сдалась она и хихикнула, что было уже совсем не к месту и лишало ее всякой надежды овладеть собой.

– Она не может! – изумляясь густыми бровями, молвил Миха Лунь. Как умудрился он вложить в безразличное замечание столько проникновенности? Умудрился обернуть не очень-то лестного свойства восклицание живейшим одобрением? Необыкновенную ловкость эту следовало признать одним из чудес Миха Лунева ремесла. – Она не может! Что-то соскочило!

– У вас есть кошка? – спросила Золотинка, ненужно улыбаясь.

– Кудайка, в этом доме есть кошка?

– Только крысы, – с поклоном кабацкого подавальщика сообщил ученик. Не покидавшая его полуулыбка, хранимая обычно, как простое напряжение губ, возвращалась слащавым расцветом, как только молодой человек встречал Золотинкин взгляд.

– Годятся и крысы, – сказал за девушку Поплева.

Волшебник поощрительно подмигнул ей. Поплева надеялся на нее. С кувшином в обнимку застрял где-то за спиной у Золотинки Кудай, оглянувшись, она встретила новую поспешную улыбку.

– Будут вам крысы! – заявила Золотинка. И снова попробовала напрячься, опершись локтем о стол… Но крысы на ум не шли. Некоторое время Золотинка изображала усилие нарочно для зрителей, хотя внутренне уже сознавала поражение.

– Крысы далеко! – наконец, сказала она. И соврала. С тщеславием и обольщением в душе, бестолково взвинченная, она не только не способна была подманить крыс, но даже не чувствовала их – далеко они там или нет.

– Далеко! – с готовностью подтвердил Миха Лунь. Предательская улыбка тронула выпуклые влажные губы волшебника, тогда как глаза под суровыми бровями смотрели скорбно: они далеко! – печалились глаза.

Золотинка с важностью отхлебнула вина и сразу же позорно отвернулась, чтобы не прыснуть на стол, – вино не пошло ей впрок.

– …Вот я и говорю, товарищ, – без зазрения совести, как ни в чем не бывало, не замечая Золотинкиных содроганий, продолжал свое Миха Лунь, – души в этом нету! Души только и нету! А должен я вам доложить, милейший, что нынче при дворе плюнуть некуда – все волшебники и чародейки. И заметьте, талантливейшие люди попадаются. Ведь это талант нужен, особый, прямо скажем, талант, чтобы так все схватить и воспроизвести. Самые приемы волшебства, ведь они переданы тютелька в тютельку. Это ведь какие способности нужны, какая сметка, и глаз, и хватка, чтобы так все передрать, всю вот эту внешность соблюсти: и руками-то он помавает, и глазами вращает, и пыжится, и где нужно дым пускает. А посмотришь в итоге-то: пшик! Пши-и-ик! – вольным движением кистей он изобразил восходящие клубы «пшика». – Души в этом нет. Одна оболочка. Только и слово, что волшебство. Внутри-то пусто. Не работает. Похоже, а не работает. Ведь, что можно было украсть, – украдено, будьте покойны! Что можно было где позаимствовать – позаимствовано. Все, приступай к делу! Сколько краденой мудрости наворочено – действуй! Ан нет. Куда там. Куда что девается?… И ведь умнейшие люди! Что за притча? И потом, возьмите это… – оглянувшись на окна, Миха Лунь внезапно смолк и прислушался, рука его легла на спинку стула.

На площади за ставнями окон, озаренных изнутри волшебным светом, раздавался заливистый женский крик, сопровождаемый невнятным гомоном толпы. Крик обрывался и после томительного промежутка, когда казалось, что оборвался уже навсегда, повторялся на все той же надрывной ноте.

– Стучат, – прошептал Кудай. Снизу доносился раздробленный стук в дверь.