Клад

– За это можно все отдать, – отозвался Поплева, вздрогнув. – Простор – вот что это такое. Свобода. Одним взмахом взгляда раздвигаешь пучину. Застывшие гряды ила, как волны застывшие. Потонувшие в водорослях, проломленные корабли с упокоенными в них сокровищами, обломки мачт… И сразу, другим взмахом – беспредельная пустота над головой, холодная, необыкновенная пустыня. И вся наша жизнь… затерялось между тем холодом – наверху и этим – в пучине… Каждая рыбина в косяке, каждая чешуйка – наперечет. Ты видишь все сразу и одновременно: спокойствие затаившегося между скал осьминога, нюх акулы, озабоченность чайки, вечный столбняк утонувшего моряка, и что-то такое вокруг… исчезающий аромат памяти. Все сразу: краски, звуки, запахи, весь хор желаний. И вой, и шепот, и шипение… Все отворилось враз, все хлынуло. Только что ты слеп и глух и вдруг все сразу – прозрение.

Он двинул ладонями, запуская растопыренные пальцы под корни волос, губы раздвинулись.

– Нестерпимо, – произнес он чуть слышно. – Это похоже… как сказать… на другое бытие. По остроте ощущений это все… оно не вмещается в нашу жизнь. – Во взгляде его, когда встретил широко раскрытые, жадные глаза девушки, было смятение. – Другое бытие. Более действительное что ли, чем вот всё настоящее. Действительней, чем ты, Золотинка. И ты, Тучка. За это можно жизнь отдать, не только свою – чужую…

Поплева умолк и уронил голову на руки.

– Что ж, попытайте и вы свою долю, – сказал он немного погодя с каким-то судорожным вздохом.

– Нет-нет, – возразила Золотинка почти испугано. Страдая вместе с Поплевой, она боролась с соблазном. – Потом. Не знаю. Жутко.

А Тучка хватил кулаком по скамье:

– Давай!

Поплева безропотно отдал камень – ни совета, ни предостережения. Но скоро, однако, обнаружилось, что обойтись без советов Тучка не сможет:

– Как ты это делаешь? – сказал он в затруднении, повертывая волшебный камень, словно кольцо жало ему или, напротив, соскальзывало с пальца, непомерно большое.

После всех усилий Асакон оставался и слеп, и глух.

Разумеется, Тучка знал, как Поплева это делал. В течение многих лет Тучка читал те же или почти те же книги, с тем же или почти с тем же успехом прибегал к тем же самым упражнениям и так же как старший брат старался не отлынивать от духовной работы. Так что, если Асакон не повиновался побудительным велениям Тучки, то не следовало теперь напирать на то, как это сделал Поплева. Нужно было озаботиться тем, как это выйдет у Тучки.

Оба это понимали. И Золотинка, обязанная, что бы там ни было, держать сколь можно круче к ветру, тоже это понимала. И все же красный от досады, от бесплодных усилий Тучка отер испарину и снова обратился за помощью:

– Как это у тебя?…

– Ты торопишься, – мягко попрекнул Поплева. – Не нужно суетиться. Терпение. Настойчивость и, главное, вот эта уверенность в себе. Асакон ведь прекрасно чувствует, кто его боится. Раз оробеешь и он уж к себе не подпу-у-устит, – протянул Поплева, сообразив, что сболтнул лишнего – под руку.

К несчастью, Тучка только тем и занимался, что уговаривал себя успокоиться, от этого он злился еще больше и так бесплодно провозился с Асаконом еще с полчаса. Золотника не вмешивалась, мучаясь от невозможности помочь такому большому, умному и сильному, во всем превосходящему ее Тучке. Поплева тоже страдал, все порывался что-то подсказать. И, наконец, решился остановить все это своей властью:

– Ну, раз на раз не приходится. Отдохни. – Он забрал Асакон у брата и убрал его с глаз долой.

Другого раза уже не случилось – ни у Тучки, ни у Золотинки, ни у Поплевы. Над заметно притопленными «Рюмками» взмыла, забирая все выше, большая черная птица… ворона. Вот показала она во всю ширь резные, обрамленные маховыми перьями крылья, прошла над головами и растворилась в небе, исчезающей точкой над крышами Корабельной слободы. Скоро ворона напомнила о себе снова, она возвратилась прежде, чем, вынужденная одолевать противный ветер, лодка причалила к плавучему дому. Все притихли, чувствуя невозможность говорить непринужденно и громко.

– Главное не подавайте виду, – в полголоса, только-только чтобы слышали заметил Поплева.

Разрушения на «Рюмках» бросались в глаза: купы зелени на шканцах исчезли, словно опрокинутые бурей. Двери нараспашку, всюду земля с перепутанными плетями жалких, иссохших огурцов – ладно. Пропали оконницы со стеклами, на месте окон кормового чердака зияли пустые глазницы – что ж, разгром, в общем, соответствовал ожиданиям. Но зачем раскурочили замки, если, покидая плавучий дом, братья предусмотрительно оставили двери не запертыми? Мелкая, бессильная злоба не причастных к тайнам мироздания людей – вот что это такое.

И опять игра случая: разная дрянь, включая вытертую метелку, все исчезло бесследно, а дорогая утварь, два сундука с добром, заблаговременно затопленные в трюме, благополучно пережили нашествие.