Клад

Казыбек, боясь уклониться от накатанного санями следа, шел к площадке, где расположились теперь три буровые установки. Оступишься — угодишь по пояс в сугроб. Идти было тяжело, валенки, втиснутые в глубокие галоши, скользили, дул боковой ветер. Над вершиной горы ни облачка. Только бездонная синева, обещающая к ночи мороз. Вокруг бело, будто устлано перезревшим хлопком. От этого ослепительного пейзажа вся земля кажется умершей, обреченной на вечное безмолвие. Привыкший к моторному гулу на буровых или тарахтению осветительного движка, Казыбек вдруг уловил неприятную тишину, свалившуюся на заснеженное межгорье. И в этой нежданно упавшей под ноги тишине он уловил отдаленный, похожий на писк подраненной птицы голос человека. Навстречу ему кто-то спешил, смешно размахивая руками в больших овчинных рукавицах.

По сбитому на затылок лисьему треуху с болтающимися на ходу тесемками и черному полушубку Казыбек издали узнал Бакбая. Буровой мастер шел неестественно бодро, вприпрыжку. Он выкрикивал на ходу какое-то неразборчивое слово. Путь, разъединявший их покамест, был неблизок. Казыбек шел вдоль реки по низине, Бакбай, часто спотыкаясь на санном следе, почти катился ему навстречу со взгорка. В одном месте он даже присел и, помогая себе руками, будто инвалид в коляске, немного проехал на штанах. Первая мысль, посетившая Казыбека: авария! Мотор отключен, человек с буровой торопится сообщить о несчастье… Только этого недоставало!

Бакбай наконец перешел на беспрерывный бег, еще чаще оскальзываясь и разбрасывая ноги.

Сблизились, когда он уже хрипел.

— Ну, говори, батыр^[27]

, чего вы там натворили?

В глазах Казыбека гнев и растерянность.

Бакбай, как-то слишком уж по-глупому улыбаясь, отер рукавицей вспотевшее лицо, сбил на затылок треух. Рукой, стиснутой в кулак, едва не ткнул главному в лицо и только, когда почувствовал тепло ладоней Казыбека, схватившего летящий ему навстречу кулак, развернул свою ладонь.

Перед глазами Казыбека блеснул, будто осколок темного бутылочного стекла, галенит. Мерцающую зернистым блеском поверхность минерала любой геолог отличил бы среди породы с первого взгляда. Обломок рудного камня был невелик, с наперсток, но он весил сейчас тяжелее золота. По всей поверхности искристо светились натуральные крупицы свинцовой руды. Они мерцали, вспыхивали на свету, будто зайчики на стекле. Казыбек почувствовал, как гулко вздрогнуло и заходило в груди сердце, не вместившее всей радости.

Упали на снег сунутые под мышки рукавицы. Казыбек принялся ковырять ногтем неровную поверхность доставленного с вышки камня, попробовал его на зуб. Однако знакомая тяжесть свинца, один этот признак уже исключал ошибку. Натуральный галенит! Боже, да мы же самые счастливые люди на свете!

Привычно спросил:

— С какой глубины?

Сияющий Бакбай горделиво шатнул широкими плечами.

— Не ызнаю!

— Бакбай! Шутки потом! — взмолился Казыбек дрожащим голосом.

— Не ызнаю! — повторил буровой мастер, отдышавшись. — Штангу поднимали вчера. С отметки трыста шездысет… Гнали вовсю… А сегодня прошли метров двадцать и подняли, чтобы взглянуть. Только сняли керн, ызнашит, баста, идем по рудному телу. А вот где верхний слой — убей, не могу сказать… Не ругай, Казыбек-жан, за оплошку. …Они там по снегу катают друг друга на радостях. Меня погнали за суюнши.

От станков уже неслись в низину ликующие голоса. Бурильщики, выстроившись в ряд, кидали в морозное небо шапки. Казыбек догадывался: смена Бакбая, торопясь поскорее прогнать свои метры, шла какое-то время вглубь без контроля. Такое поведение людей у станка заслуживало сурового наказания. Но удача с лихвой покрывала эту их промашку. Тепло, исходящее от кусочка минерала, могло бы растопить самое холодное начальницкое сердце. О нарушении технологии Казыбек поговорит с ними после. Сейчас наступил момент для общей радости. Где начинается рудное тело? С трехсот шестидесяти метров или ниже? На эти вопросы будет в конце концов дан ответ. Главное — обнаружена структура, запрятанная у основания горы много тысяч лет тому назад, и только теперь она обнаружена. Отыскана такими умельцами, как Бакбай. О, теперь громоподобный Кудай расщедрится на сто и двести скважин, разверзнутся его мрачные уста и распахнутся кассы…

Казыбек долго не выпускал мастера из объятий. Они тискали друг друга, пока не оказались на рыхлой, с колючим снегом обочине.