Клад адмирала

— С Пушилиными вы впервые встретились при разгрузке ящиков? — секретарь укома перешел на «вы».

— Да. Видел их тогда в первый и последний раз.

— Почему тогда уверены, что подъехали именно Пушилины? Знакомились?

— Нет. По именам никого не называли при мне. Ковшаров тоже, кстати, не упоминал тех, кто должен подъехать в Пихтовой. Лавочник и маслодел с сыном — так именовал. Не говорил, что будут с ними еще люди.

— Да. Пушилин был лавочником и маслоделом, — подтвердил секретарь укома.

— У старшего Пушилина следы от оспы на лице?

— Есть.

— Один из пихтовских обращался к нему как к отцу.

— Мг… Вы оборвали рассказ на ранении. И ничего не сказали, как спаслись.

— Меня подобрал и четыре месяца лечил охотник. Имя свое попросил сохранить в тайне. Я был белым, а большевики, когда лечил, занимали эту территорию. Подобрал меня очень далеко от места, где захоронили золото. В тайне, в сугробе. Чуть живого.

— Охотник о золоте знает?

— Я ему не говорил.

— Но почему вы уверены, что ящики на прежнем месте? Их могли тайно вывезти. Те же Пушилины. Или ваши друзья-офицеры.

— Друзья-офицеры не могли. После излечения я искал Ковшарова и Хмелевского. Полковника нашел в Чите, дрался с ним и убил из нагана, который теперь у вас. То же самое было с Хмелевским. Под Харбином мы встретились…

— Теперь очередь Пушилиных?

— Н-нет. Их убивать я не собирался. Хотел удостовериться, что золото на месте. Кажется, уже убедился.

— Как?

— Если бы они искали золото, не было бы банды. Я могу, впрочем, ошибаться.

«Неплохо варит голова у офицера», — отметил про себя секретарь укома. Спросил:

— Вы пишете, что от эшелона ехали ночью, дороги не запомнили. Как же укажете место? Озер вокруг Пихтовой десятки. И почти у каждого — домик.

— Поручик Хмелевский был очень самоуверен, перед дуэлью назвал место, где меня ранили…

— И что за место?

— Мы договорились: вы доложите обо мне вашему руководству… — напомнил Взоров.

— Доложу. Сейчас же.

Прожогин снял трубку, покрутил ручку телефона, сказал:

— Товарищ Ольга, свяжи срочно с Сибревкомом… Нет-нет. Лично с Иваном Никитичем Смирновым. Жду. — Трубка легла на рычаги.

— Слыхал имя? — спросил у Взорова. Секретарь укома постоянно сбивался с «вы» на «ты».

— Комиссар Пятой армии. Его у вас называют победителем Колчака…

— Точно. Теперь Предсибревкома. Главнее его в Сибири…

Зазвонил телефон.

— Маркушин! — хватаясь за трубку, громко позвал милиционера секретарь укома и, когда тот мигом возник на пороге, велел:

— Побудьте вместе в коридоре, пока я говорю…

Прожогин приготовился услышать знакомый неторопливый голос председателя Сибревкома, бывшего своего политического командира, с кем рядом прошел боевой путь в составе Пятой армии от Свияжска, от Волги, почти до самого Нижнеудинска. Голос человека, знакомством с которым гордился больше всего на свете. О котором бойцы слагали легенды и пели песни, а знаменитая писательница Лариса Рейснер говорила в своих красивых статьях как о коммунистической совести Красной Армии. Однако услышал опять телефонистку. Связь с Новониколаевском[22] повреждена, известила она, провода оборваны.

— Как так? — переспросил он. Машинально, потому что знал: бандиты часто подпиливают столбы и обкусывают провода, вдобавок устраивают засады, приходится посылать целые отряды, чтобы восстановить линию.

— Что-нибудь еще нужно, Василий Кондратьевич? — напомнила о себе телефонистка Ольга.

— Соедини с Тютрюмовым, — словно очнувшись, потребовал он. И когда зазвучал густой хрипловатый бас начальника местного чоновского отряда, попросил:

— Приходи, Степан. Позарен нужен.

На вопрос, что за спешка, ответил:

— Такого у нас еще не было никогда.

Не сдержался, против воли прибавил в трубку:

— Золото! На миллионы!

После этого сообщения Тютрюмов, располагавшийся со своими бойцами в бывшем купеческом особняке на той же улице, в трех минутах ходьбы от укома, явился без заминки.

— Что за тип торчит у тебя в коридоре с Маркушиным? Какое золото?

— Садись, читай. — Секретарь укома уступил свое место Тютрюмову.

— Это что, написал тип, который за дверью? — спросил отвыкший за последнее время от чтения длинных бумаг командир местных чоновцев.

— Ты читай.

— Ох-х, белая косточка, моряк. Я на лицо глянул, сразу подумал… — комментировал Тютрюмов первые прочитанные строки заявления. Что подумал, начальник отряда пихтовских чоновцев не сказал, умолк, весь ушел в чтение.

— Вот это да. — Тютрюмов отодвинул исписанные красивым почерком листки, посмотрел на секретаря укома. — В двух ящиках даже платиновый песок. Ну и где все это? От какой печки плясать до озера?

— Не говорит пока. Настаивает, чтобы сначала поставили в известность губернское начальство.

— Ну а ты?

— С Николаевском связь нарушена. Нужно попробовать по железнодорожному каналу снестись, по телеграфу. Или, может, отвезти его в Новониколаевск, а? Как считаешь?

— Считаю, может, к лучшему, что нет связи.

— То есть?

— Без всяких то есть. Прежде чем начальству докладывать, нужно проверить. Мало ли чего написал. Место узнать нужно.

— Не скажет он нам.

— Скажет. Услышит то, что хочет, и скажет. Сейчас я сам с ним потолкую, не вмешивайся.