Клад чудесный, или Притча о трёх желаниях

— Десять тысяч гульденов, достаточно ли тебе для начала, о, блоха ненасытная? Купишь на эти деньги завод, богатейшим в этих краях заводчиком станешь, рекою деньги к тебе потекут, хватит и тебе, и детям твоим, и правнуки не обижены будут! Если, конечно же, с умом всем этим хозяйством распорядишься… а ума-то тебе не занимать, верно ведь, Матиас-дурачина?

— Мы, может, и ума невеликого, но ложку к уху за столом не несём, — пробормотал Матиас, за пазуху собирая монеты, скользкие, точно бы в болотной слизи, что то и дело норовили выскользнуть из нетерпеливых пальцев его, — уж как-нибудь управимся сами с заводом, уж не глупее прочих, ваша болотная щедрость! А будет достаток в жизни — будет и счастье, верно ведь говорю?

Золотом облетевшей листвы отражалось в лужах его беспечальное будущее — круглые бока золочёной кареты, в которой восседал он — погрузневший и важный заводчик, господин Матиас с часами на длинной цепочке, в камзоле, как у богатых господ и пудрёном парике. Напротив него — разодетая Линхен, осточертевшая ко всем свиньям, но всё же своя Линхен, госпожа супруга заводчика, а подле неё — хорошенькая и молодая служанка с худеньким миловидным личиком, неплохая замена поднадоевшей жене…

— Червяк, как есть червяк, — карлик смотрел на него с каким-то удивлённым восторгом, ползающего на коленях в грязи, выковыривающего из грязи золотисто-жёлтые гульдены, — умеете же вы жить… л-люди… — он выплюнул это слово как камень, серый, как болотная слизь, остроугольный камушек, навязший в зубах, — и живёте, и размножаетесь, и порождаете себе подобных… тьфу. Что ж, второе желание, исключительно моего любопытства для…

И снова взмахнул руками-ветками, рассыпая в окрестные лужи дивно-золотую пыльцу, серым вихрем пронесся над притихшей поляной, уронив к ногам Матиаса полинявшую шапку, и исчез, взбудоражив притихшие листья, Румпельштильцхен всемогущий, господин всякой твари в окрестном лесу.

И наступила тишина, и Матиас поднялся с колен, и, поклонившись низко, сказал тишине:

— Благодарствую вам, господин Румпельштильцхен! Век помнить буду вашу несказанную доброту!

А потом поднял шапку, и побрел прочь, тяжёлой, медвежьей походкой, и золото приятно оттягивало его карман, и Матиас думал, что в этот раз — всё, этот — последний, ни за какие золотые коврижки, ни ради каких женских глаз, обожаемо-нежных… раз и навсегда, закончить эту игру с болотным огнём, что заведёт его когда-нибудь в самую топь, да там и оставит…

Но не прошло и трёх лет, как гнилостные, болотные огни вновь поманили его за собой.

***

…Купить стеклодувенный завод оказалось легче лёгкого — с карманами, набитыми золотом, как осенними листьями, Матиас явился к вдове местного заводчика, и она с радостью продала ему предприятие скоропочившего супруга. Сияющий всеми цветами радуги стеклянный пузырь… и трёх лет не прошло, как лопнул, разлетелся на острорежущие куски, и Матиас собирал осколки дрожащими от боли руками, и алые, как лесная морошка, капли стекали по ладоням его.

Всё поначалу шло наилучшим образом, как в самом сказочном сне, как в самых смелых мечтаниях — богатый дом, лошади и карета, глаза соседей, полные уважения и зависти, Линхен в шёлковом платье на церковной скамье рядом с госпожой супругою бургомистра… всё пошло прахом, в считанные месяцы, грязно-бурыми листьями опустилось на болотное дно, увлекая за собой бедолагу Матиаса, Матиаса-кутилу, Матиаса-карточного игрока.

Деньги требовали счёт. Костяшки чёрно-белых счетов, исписанные болотно-серыми чернилами кипы бумаг вопили о бережливости и преумножении, Матиас же досадливо отмахивался от них — завтра, недосуг! Ярким пламенем лесного костра сгорали недели и дни — в бессонных бдениях за игральным столом, в развесёлых попойках… деньги словно бы жгли Матиасу ладонь, нескончаемым потоком текущие деньги, пахнущие огнём и болотною гнилью, и завтра наступило, в один прекрасный момент, когда имущество бывшего богача пришли описывать за долги судебные приставы.

Матиасу было нестерпимо стыдно. Стыд, точно дым, ел глаза, дымом уходило в трубу его беспечальное будущее, Матиас тёр покрасневшие веки, и ели качались перед глазами его, колкие, как языки пламени, болотно-чёрные ели, и костёр дымился под ними, и огонь шёл в небеса, к серебряным звездам, что сияли над Еловой горой…

— Мое вам почтение, господин Румпельштильцхен! Вы уж простите меня, что я к вам в столь поздний час… беспокою вас понапрасну…

Серый, как болотная темень, в огненно-красном колпаке, он сидел у костра, скрестив лягушачье тонкие ноги — Румпельштильцхен всевластный, богатейший из всех богачей — и длиннохвостые саламандры плясали в зрачках его, и от пляски этой у Матиаса закружилось в затылке, и он опустился на землю, и чёрная великанская тень окутала его с головой.