Клад Мамаситы

Дон Агостин оживился. Он получил хорошее образование в Кали и мог бы стать интеллектуалом, из тех, что сидят по кофейням во всех концах света, если бы не считал своим долгом возделывать землю предков. На ферме же он, несмотря на то, что знал наизусть произведения философов и стихи Неруды, не гнушался общением со своими неграмотными кампесинос[8] и всегда внимательно прислушивался к их словам. Он познакомился с их причудливой религией, их фантастическими поверьями и диковинными ритуалами и готов был положа руку на сердце утверждать, будто иногда этим крестьянам известно нечто такое, что нельзя назвать «знанием» в обычном смысле слова. Разве он не видел собственными глазами, как странствующий шарлатан исцелил его коров от необъяснимых приступов эпилепсии, целуя их в рот и шепча им что-то на ухо? Похоже, в разных частях света действуют различные законы природы. И уповать на науку в таких краях, как этот, столь же нелепо, как пытаться вылечить европейскую корову поцелуями.

— И что же это за сон? — спросил он. — Перед продажей положено выкладывать товар на стол.

— Мне приснилось золото, — сказала старуха. — И я точно знаю, где оно спрятано.

— Тогда, Абуэла, почему же ты не пойдешь и не возьмешь его сама?

Мамасита махнула рукой в сторону подножия гор:

— Оно там. Чтобы туда добраться, нужен «лендровер», а может быть, даже и мулы. Для меня это слишком долгий путь. Я старая, бедная женщина. Вот поэтому я и решила продать мой сон тебе.

— Может быть, это была уака? — сказал дон Агостин, имея в виду огромную урну, в которой индейцы хоронили своих мертвецов.

— Наверняка не знаю, — сказала Мамасита. — Просто мне приснилось место, где оно закопано, а над ним — золотое свечение. Как над ангелом.

— Забавно, — сказал землевладелец, — мне всегда казалось, что от ангелов свет серебряный, а не золотой. Странно.

— Серебро там тоже может быть, — сказала старуха. Она порылась в заплечном мешке и извлекла оттуда мятый листок бумаги. — Я нарисовала карту, чтобы продать ее тебе.

— И сколько ты за нее хочешь?

— Две тысячи песо и долю, когда ты найдешь клад.

Мамасита сурово посмотрела на дона Агостина; сигара, уже потухшая, по-прежнему была зажата в уголке ее рта.

Землевладелец присвистнул:

— Две тысячи песо? Это же жалованье вакеро за десять недель работы! А какую долю ты хочешь?

Мамасита показала все десять пальцев, а затем загнула семь из них:

— Я хочу три части из десяти, потому что три — число Святой Троицы и оно приносит удачу. А еще: три — это сумма первых двух чисел, и поэтому — правильное число.

Дона Агостина снедало любопытство, к тому же он был обязан Мамасите жизнью: разве его матушка не повторяла тысячу раз, что он никогда не родился бы на свет, не смажь Мамасита руку свиным жиром, не засунь ее к матушке в живот и не переверни там ребеночка головкой вперед? Две тысячи песо — не такие большие деньги, к тому же он и так намеревался назначить повитухе содержание по сто песо в неделю. Ведь за добро, совершенное в этом мире, воздастся сторицей на том свете.

— Я дам тебе три тысячи песо и четверть сокровища, — сказал он, надеясь, что ему не придется пожалеть о своих словах.

— Это слишком много, — сказала старая повитуха, пожевав губами и поведя слезящимися глазами из стороны в сторону.

— Я настаиваю, — повторил дон Агостин.

— Кто я такая, чтобы перечить патрону? — сказала Мамасита. — Я соглашаюсь, но не по своей воле.

— Твое упорство свидетельствует об искренности твоих намерений, — сказал дон Агостин.

— Я хочу скрепить наш договор на бумаге, — внезапно сказала старуха. — Чтобы его засвидетельствовал мировой судья.

— Но я же и есть мировой судья, — удивился дон Агостин, слегка обиженный тем, что Мамасита не поверила ему на слово. А все дело было в том, что полученный в лавке лист бумаги произвел на повитуху очень сильное впечатление, и теперь ей просто хотелось получить на память официальный документ.

— Прости меня, совсем запамятовала, патрон, но бумага мне все равно нужна.

Дон Агостин достал блокнот из-под груды квитанций на столе и написал красивым наклонным почерком:

— «Я, дон Агостин Леонардо Хесус де Сантаяна, настоящим удостоверяю, что такого-то числа приобрел у…» — тут он запнулся и спросил Мамаситу: — В свою очередь прошу прощения, но как тебя звать на самом деле? Я не могу написать «Мамасита» на официальном документе.

— Лилиана, — сказала повитуха. — Лилиана Моралес. Но Мамасита мне нравится больше.

Землевладелец продолжил:

— «…у Лилианы Моралес, деревенской повитухи, право на владение картой, указывающей расположение клада, который она видела во сне, за сумму в три тысячи песо и четверть продажной стоимости означенного клада, в случае если таковой будет найден. Призываю в свидетели Бога и вышеупомянутую Лилиану Моралес».

Дон Агостин поставил на договоре дату, подписал его, любовно выводя завитушки, а затем передал Мамасите, сказав:

— Храни его и не забудь посыпать порошком от термитов, а не то они все съедят и конец твоему договору. А теперь можно посмотреть карту?