Кладбище богов

– Что за глупость! – рассердился Аматис. – Как может зеркало передавать предметы на расстояние? Тем более – живого человека!

– А то, что человек может спрятаться в плоской хреновине – это не глупости?

– Это – не глупость. Скрывать большое содержание в малой форме – одно из главных умений темных. Правда, раньше это касалось силы, энергии, но все меняется и совершенствуется.

– Извини, Аматис, но это чушь и бред! Зачем Сночезу прятаться в зеркале, если оттуда некуда деться? Сколько ему там отсиживаться?

– Не знаю. Ход мыслей врага не всегда возможно предугадать. Может, знахарь надеялся как-то нас перехитрить. Тебя же он перехитрил, причем довольно просто.

– Ты не прав, Аматис. Совершенно понятно, что зеркала передают предметы и живых людей. Темные ставили какой-то опыт с зеркалами и перенеслись в мой город. Разве не так? А потом город перенесся сюда. Что скажешь? Теперь этот старикашка сбежал от нас, и сбежал тем же самым способом! Он явно рассказал тебе меньше, чем на самом деле знает.

Аматис поглядывал на Влада, теребя подбородок. Вид у него был крайне озадаченный. Похоже было, Влад сейчас открыл ему глаза на вещи с совершенно неожиданной стороны.

– Это невозможно… – произнес он уже растерянно. – Мы бы знали…

– Вот и узнали, – хмыкнул Влад. – Эти большие зеркала недавно появились, если я не ошибаюсь… Когда вам было узнавать?

– Ну, допустим, что ты прав… – изрек Аматис и вновь замолчал, погрузившись в размышления. И чем дольше он размышлял, тем явственнее понимал, что в словах Влада больше логики, чем предположений.

– Но если так… – пробормотал Аматис. – Если зеркала передают вещи… и людей… это совершенно меняет дело! Это меняет все!

Он вдруг ринулся к двери, но на полпути остановился, обернувшись к Владу:

– Мне нужно связаться с Академией. А ты сиди здесь – и никому ни слова. Никому! Пожалуйста, на этот раз исполни то, что я говорю, в точности!

* * *

– Эй, муммо, поднимайся. Вставай, муммо, слышишь?

Петрович вздрогнул и открыл глаза. На него насмешливо уставился глаза Зигф – бригадир, как привык называть его Петрович.

– Любишь спать, муммо, – изрек Зигф, как изрекал каждое утро.

Петрович собрался с силами и поднялся, откинув с себя задеревеневшее рыжее покрывало. Все соседи-энейцы уже давно поднялись, взбодрились и серой проворной струйкой вытекали из помещения на работу. Петрович знал: сейчас этот живой ручеек потечет по коридорам, разветвится и быстро иссякнет. Каждая живая частица найдет себе прибежище: маленькую дверцу в стене, незаметную лесенку, уводящую под пол, просто какую-нибудь темную дыру.

– Поторапливайся, муммо, дело не ждет, – посмеивался Зигф.

Зигф имел азиатские черты лица и серую с синевой кожу. Он не был ни злым, ни ехидным, с Петровичем они состояли в почти приятельских отношениях. Зигф просто был главнее, он жил в подземельях гурцоров очень давно и долгие годы буквально света белого не видел. Да и не жаждал уже…

Темные общались с ним не сказать, что уважительно, а скорее снисходительно. И это было неплохо. Петровича они не замечали вообще, а если замечали – брезгливо сторонились.

Была еще одна важная вещь: Зигф являлся тут единственным человеком, с которым Петрович общался. Глуповатые усоды и пришибленные энейцы ему в собеседники не очень годились.

– Почему ты зовешь меня муммо? – спросил однажды Петрович.

– Как почему? – рассмеялся Зигф. – Ты и есть муммо!

– А что это – муммо?

– Это ты! Посмотри на себя – увидишь муммо. Все просто!

Петровичу осталось только вздохнуть и согласиться быть муммо.

– Сегодня будет новая работа, – сообщил Зигф, идя чуть впереди и по привычке оглядываясь через плечо. – В нижних уровнях вчера умер работник, тоже муммо, – теперь ты будешь делать его работу.

Петрович устало кивнул. Его здорово угнетало местное правило не кормить никого завтраком. До ближайшей кормежки оставалось часа три. В его возрасте это уж точно не вдохновляло на работу.

А что касается новых обязанностей, то это его мало беспокоило. У него уже бывали новые работы. Сначала он замещал банщика возле поливочного автомата. Потом перетаскивал тяжелые баки с какой-то слизью между двумя лифтами. Последней работой было чистить трубопроводные каналы, заросшие неподатливой мокрой плесенью.

– Тебе лучше стараться, внизу строгие землецы, – добавил Зигф.

Землецами он почему-то называл гурцоров. И снова Петрович кивнул. Стараться он умел. Сейчас он думал о другом: как бы приучить себя оставлять что-нибудь съестное с вечера на утро. Из-за утренней голодухи настроение было совсем никудышнее.

– Ну, пошли? – Зигф подвел его к шахте воздушного лифта.

Петрович напрягся. Никак он не мог приучить себя прыгать в эти чертовы скважины, хоть и знал, что его тут же подхватит подушка упругого теплого воздуха. И бережно опустит по месту назначения.