Кладбище мертвых апельсинов

А среди заснеженных вершин течет родничок холодный, и кто из родничка изопьет, останется юн и никогда не состарится. Что же из тебя выйдет? «Я закончу коммерческое училище, затем поступлю учеником к коммерсанту, сдам экзамен на звание коммерсанта и открою свой магазин или стану электриком», – сказал я учителю, спросившему меня, что же из меня выйдет, когда я, краснея, стоял у доски и не мог решить задачу. Карл Герцог, сидевший за последней партой и услышавший слова «коммерсант» и «электрик», затряс головой и издал крик ужаса, пока я вертел головой, переводя испуганный взгляд с него на издавшего точно такой же крик ужаса учителя восьмилетки. Я снова повернул голову и увидел, что все мои сидящие за партами школьные враги опустили головы, стараясь не глядеть на меня, потом снова увидел мотающего головой очкарика Карла Герцога, самого высокого и худого ученика со стриженым затылком, который действительно впоследствии стал коммерсантом. Учитель велел мне садиться, и я сел на свое место рядом с Фридлем Айхольцером. Сын учителя пойдет в гимназию и когда-нибудь станет учителем, но мы, два крестьянских сына, мы останемся сидеть в восьмилетке, мы должны будем стать батраками или дорожными полицейскими, мы должны провести восемь лет в деревенской восьмилетке. Даже отец, поддавшись уговорам учителя, говорил: «Лучше хороший аттестат восьмилетки, чем плохой – гимназии». И еще он говорил: «Ты учишься не для меня, ты учишься для жизни! Учитель считает, что ты не сможешь электриком, а только дорожным полицейским!» Я сидел рядом с Айхольцером и подавленно смотрел на голубые линейки моей школьной тетради. «Ничтожество! Лодырь! Жид! Трутень! Слюнтяй! Ты будешь дорожным полицейским!» Я был в пятом классе, когда в деревню приехала молодая учительница старших классов. Она поселилась в комнате на втором этаже крестьянского дома Айхольцеров. Я страшно завидовал Фридлю Айхольцеру, который спал на том же этаже, всего в двух комнатах от ее спальни, пользовался тем же ватерклозетом, ел из тех же тарелок, мог мыться в той же ванне, что и она, и вместе с ней собирать растущие у южной стены абрикосы и виноград. В ее маленькой комнате был книжный стеллаж из досок и кирпичных столбиков. Там я впервые увидел желтое карманное издание «Чумы» Альбера Камю. На том же стеллаже я впервые увидел романы Хемингуэя и рассказы Эдгара Аллана По. Мы как зачарованные уставились на книжный стеллаж, а затем попросили учительницу привезти нам из Виллаха книгу Карла Мая.[5] Несколько дней спустя она привезла нам «Нефтяного магната», «Охотника на соболя» и «Казака». Мы подрались за «Нефтяного магната». Про эту книгу мы слышали, так как в это время в австрийской провинции крутили новые фильмы, снятые по произведениям Карла Мая. Мы бросили жребий и, к моему удивлению, мне достался «Нефтяной магнат». Дома, улегшись на постель, под большим, как окно, образом Рафаэлевой «Madonna Sulla Seggiola», я день и ночь читал эту книгу. Неделю спустя в полутемном черном вестибюле я крикнул учительнице: «Пожалуйста, Виннету!» Мы молча посмотрели друг на друга и тут же разошлись. Через пару дней она сказала мне: «У меня для тебя кое-что есть!» Я испугался, потому что у меня не было денег. Я пожалел, что слишком поспешно высказал свое желание, но это было незадолго до Рождества и я надеялся, что мне подарят деньги. Но под рождественской елкой оказались только самые необходимые вещи: пара трусов, кальсоны, рубашка, но не было ни одного шиллинга. «У нас нету денег на книги, для нас это роскошь!» – сказала мне мать, за всю жизнь не прочитавшая ни одной книги. Я стащил из ее бумажника двадцатку и заплатил за книгу Карла Мая. На следующий день она обнаружила пропажу. Ей даже в голову не пришло заподозрить моих братьев или сестер. Не спрашивая моих объяснений, она закричала: «Спускай штаны!» – положила меня животом на стул и, взяв в руку пучок перевязанных красной матерчатой лентой розг, лупила меня по голой заднице до тех пор, пока мне не стало настолько больно, что я уже не мог кричать. Когда мне было разрешено встать, я сперва упал перед стулом на колени, уставившись на лужицу слюны на сиденье стула, встал с колен и, натянув штаны, пошел вверх по деревянной лестнице в шестнадцать ступеней. В своей комнате я улегся в постель под образом «Madonna Sulla Seggiola» и, свернувшись как эмбрион, заснул. В тот вечер я не вышел к столу – ячменному кофе с полентой. На следующий вечер, когда мы укладывались спать вместе с сестрой, она заметила вспухшие сине-красные полосы на моих ягодицах. Она закричала: «У него синие колбаски на попе!» С этого самого момента мать грозила мне: «Если что-нибудь натворишь, я буду лупить тебя до синих колбасок на попе!» Я испил из него несколько освежающих глотков; я состарился, я не состарился, я молод навсегда!