Кладезь бездны

Ледяной голос Тарика заставил всех вздрогнуть.

Нерегиль с невозмутимым видом погладил прижавшего уши кота.

Все так же задумчиво пощипывающий бородку аль-Мамун тихо, но внятно сказал:

– Ее жизнь тебе не дозволена, о Тарик.

Нерегиль криво улыбнулся и склонился в почтительном поклоне.

* * *

Горы Загрос, неделю спустя

Верблюд тупо смотрел на свои увязшие в грязи ноги. Упавший мул барахтался в коричневой жиже и жалобно фыркал. Серо-желтые горбатые горы презрительно отвернулись от терпящих бедствие – никого, ни единой души на всей широченной долине. Змеились полосы жидкой блестящей грязи, уползая к изломанным пикам на горизонте. Высоченный конус священной горы зайядитов белел в тусклой дали – гора святых, Дена, насмешливо созерцала усилия жалкого каравана. Зайядитской горе незачем жалеть спасающийся бегством харим свергнутого халифа. К тому же увязший, безнадежно увязший в грязи – широкие извивы влаги на дне долины лишь казались плоскими. На деле они обернулись глубокими колеями вязкого месива, уже поглотившими пару вьюков. Грязюка с болотным чваканьем обжимала бока верблюдов. Весенние ливни превратили Старую Хулванскую дорогу в зыбучую глинистую реку.

Блестя мокрыми шеями, евнухи наконец-то сдвинули с места верблюда. Носилки качнуло и накренило, да так, что Зубейда едва не вывалилась за плетеный борт. Тканевый верх плеснул в грязную жижу и тут же обвис капающей тяжестью.

– Мы заночуем вон в той роще, моя госпожа, – почтительно обернулся Мансур.

И ткнул толстым черным пальцем в далекую темную гривку акаций. Дожди не пошли на пользу чахлым деревцам: похоже, те облетали, не успев расцвести, ветер неумолимо гнул и трепал их.

В лицо хлестнуло холодным порывом, Зубейда вдруг поняла, что ей сказал евнух:

– Какая ночевка?! – вскрикнула она, свешиваясь из носилок. – Якзан приказал идти, не останавливаясь!

Словно отвечая, верблюд ревнул и провалился в очередную предательскую яму. Мансур затоптался рядом, хлюпая сапогами, – человека предательское месиво держало, а нагруженная скотина вязла, как в болоте…

Носилки мотало, Зубейда вцепилась в плетеный бортик так, что побелели костяшки пальцев. Перстни она давно поснимала – хоть это радовало, сейчас бы пальцы кровили из-под колец.

Наконец животное удалось поднять на ноги. Подковылявший поближе Кафур поднял залитое потом лицо:

– Холодает, госпожа. Да и дождь собирается…

С правой горной стены в долину полого струился туман. Нет, не туман. Туча, темнеющая на глазах туча…

Зябко запахнувшись в старое одеяло, Ситт-Зубейда стиснула зубы: Старая Хулванская дорога. Будь она проклята, эта Старая Хулванская дорога. И будь проклят Якзан, упрямый желтоглазый сумеречник, потребовавший идти по Старой Хулванской дороге. Мол, по ней никто не ходит и меньше риска навести погоню. Да не будет тебе милости от Всевышнего, о Якзан! По этой дороге никто не ходит, ибо она давно перестала быть дорогой! Не нужны нам карван-сараи, но дорога! Выбитая дорога! Она тоже отсутствует, да покарает тебя Всевышний, о враг веры!

Носилки в очередной раз мотнуло, поясницу неудачно повело и тряхнуло, Зубейда задохнулась от боли между плечами – да помилует меня Всевышний, как скверно, только этой хвори мне не хватало…

Истошный крик позади каравана враз заставил ее забыть о больном позвоночнике.

– Пого-ооо-ня! Погоня! Спасайтесь, о женщины! Спасайтесь, за нами гонятся!

Кряхтя, Зубейда повернулась и, раздернув тяжелые от влаги занавески, всмотрелась в пасмурный мокрый пейзаж, тянувшийся у них за спиной.

По подсохшим полосам земли гнали всадники. Быстро гнали. Легкие лошади споро несли их к цели и не проваливались. Они ведь не тащили груза вьюков. Ашшаритская лошадь славится своим малым весом и умением находить дорогу среди песков, камней и грязи. Даже на скаку. На полном скаку.

Всадники быстро приближались. Зубейда видела их знамя – пурпурное. Пурпурное знамя подлого предателя Ибрахима ибн аль-Махди. Враги.

Разбрызгивая из-под копыт грязь, подскакал только что проклятый ею Якзан:

– Спешивайтесь, – спокойно приказал сумеречник. – Спешивайтесь, берите детей и бегите к роще. Мы их задержим…

Зубейда заглянула в желтые совиные глаза. В них не было страха.

– …сколько сможем, – так же спокойно договорил Якзан. – Спешивайтесь, моя госпожа. И постарайтесь успокоить… остальных.

Лаонец был прав. Погибать среди голосящих и верещащих тупых девок не хотелось. Умирать – так с достоинством. Но с первыми же криками, предупредившими об опасности, караван превратился в орущую на разные голоса, причитающую толпу.

Толпу обреченных.

Опираясь на руку Кафура, Зубейда полезла из носилок. Занося ногу, потом другую, стиснула зубы. Вступила поясница. В голове мелькнуло: что ж, хотя бы боль закончится и не будет посещать ее более.

Пурпурное знамя все приближалось. Под неярким облачным небом посверкивали острия копий.

– Матушка! Матушка! Что с нами бу-уууде-еееет!