Кладезь бездны

И, словно только что заметил людей вокруг себя, повел мордой и злобно зарычал – как хищник над заваленным оленем. Рычал и скалил острые белые зубы.

От него пятились.

Меамори, блестя совершенно сумасшедшими глазами, хищно зашипел. А потом невозможно длинным летучим движением сиганул на коня – и исчез в облаке пыли.

В сгущающейся темноте смутно светлело распоротое тело парса.

Марваз осторожно разжал пальцы на широком сафьяновом поводе.

– Ты спас мне жизнь, о храбрец, – пустым, неживым голосом сказал аль-Мамун.

– Твою жизнь спас господин Меамори, о мой халиф, – пытаясь не дрожать, ответил Марваз.

– Воистину ты прав, – таким же бесцветным голосом подтвердил аль-Мамун. – В этом бою аль-самийа одержали победу над человеком.

Пытаясь понять смысл сказанного, каид упустил момент для ответа. Охранники оттеснили его от белого бока халифской лошади и повели ее прочь.

Вынырнув из мутных мыслей, Марваз обнаружил, что остался один на один с пустым мостом, ночью и трупом с окровавленным заголенным животом.

* * *

Ночь

Тарег кивнул на чашку – налейте вина.

Полог шатра заботливо откинули, устало наклонившись, под него прошел Орхой. Осторожно – чтоб не задеть край ковров – перешагнул порог. Впрочем, у ашшаритской палатки не было порога, но джунгары все равно свято чтили обычаи юрты. В кочевьях тем, кто при входе по оплошности запнулся о деревянный брус, ломали спину.

Джунгар встал на колени и отдал приветственный поклон – на ханьский манер, сцепив подо лбом руки.

– Выпей за нашу победу, Орхой, – приказал Тарег.

И передал медную чашку в руки человеку. Тот послушно сделал глоток. Потом поставил вино на ковер и протер усы ладонью:

– Ты звал меня, Повелитель?

– Поклянись мне, Орхой.

– Какую клятву ты требуешь от меня, Повелитель? Я готов дать любую.

– Выйдите все, – приказал Тарег, не глядя по сторонам.

Степняки, позвякивая и шурша халатами, поднялись и вышли.

– Поклянись мне, что не заплачешь, когда я тебе скажу то, что скажу.

– Клянусь, – тихо проговорил джунгар.

– Амурсана погиб.

Они долго молчали, глядя на стоявшую перед Орхоем чашку.

Потом хан пробормотал:

– Так вот что они от меня скрывали…

– Я запретил говорить тебе. Я хотел сказать тебе сам.

– Да.

– Амурсана погиб со славой.

– Да.

Нерегиль поднялся на ноги. Обойдя ссутулившегося на коврах человека, подошел к пологам.

Уже от порога Тарег обернулся:

– Теперь плачь. Я разрешаю.

И вышел из шатра.

Джунгары стояли полукругом, понурив бритые головы. Откуда-то из травы донесся вздох и тихий голос джинна:

– Я не думал, Полдореа, что ночь нашей победы выдастся столь тоскливой.

– Напишешь очередную касыду про подвиги и славу – убью, – равнодушно пообещал Тарег.

– Я джинн, а не идиот, – сварливо отозвался Имруулькайс. И добавил:

– Ты сказал ему, что Меамори отомстил? Что убийца его сына мертв?

– Ты, верно, все же идиот, Имруулькайс, – тихо сказал Тарег, запрокидывая голову. – Столько прожил среди людей, а простым вещам не научился.

Джинн не ответил.

В черной высоте белесо стелился Соломенный путь. В пустом мертвом небе гулял ночной ветер. Светало.

5 Тесные врата

489 год аята, поздняя осень,

лагерь халифских войск под Сааром

Горы, казалось, закрывали небо целиком. На прошлой неделе северо-западный ветер пригнал с моря низкие серые тучи и так и не сменился. Поэтому вершины Маджар растворялись в преддождевой дымке. Впрочем, тяжелые облака не спешили разродиться влагой. Зеленеющие низенькими дубами кряжи уходили ввысь, ввысь, задирая подбородок глядящего на них, а у кромки серых отвесных скал скрадывались серо-молочной пеленой.

В холодном воздухе висела влага, и люди целыми днями дрожали у костров. Отогреваться получалось плохо: одежда не сохла, полотнища шатров набухали промозглой сыростью. По лагерю ползли запахи разлагающейся травы, подгнивающей ткани – и хватающие за горло болезни. От чихающих стали шарахаться – без толку. Люди умирали в лихорадке, кашляя и хватаясь за кадык. Лекарям жаловались на огонь, который грыз внутренности, а потом мучил и жег грудь.

Старый ибн Шуман, повидавший на своем веку не одно поветрие, уточнял: живот горит от язвы. Местная пища не шла многим, а караваны с провизией приходили все реже: их то и дело перехватывали и разоряли карматы. А в груди огонь – это от источенных заразой легких. Иногда люди не замечали, что им день ото дня становилось все труднее дышать и волочить ноги – и вдруг ложились и тихо умирали, хватая ртом воздух. Это все легкие, кивал, запахивая шерстяную накидку, ибн Шуман. Иногда зараза таится до последнего, даже жара не дает.

Но дело не в поветрии, говорил старый лекарь. Это климат. Влажность, холод, ветер с моря. Ну и ледяное дыхание Маджар. Замогильный хребет надменно созерцал копошение людишек у своего подножия.

Марваз поежился и еще плотнее замотался в одеяло. Сапоги прохудились и пропускали влагу. А если дождь пойдет? Каид с шумом втянул сопли – и тут же воровато оглянулся. Мало ли, услышат, попрут вон из палатки.