Кладезь бездны

Аль-Мамун только хмыкал, читая корреспонденцию: в то, что Тарика подарили аш-Шарийа ангелы, он не верил. Его наставник, аль-Асмаи, был ярым мутазилитом, и в богословских диспутах защищал идею естественной причинности, а не предопределенности. Одним словом, аль-Мамун полагал, что Яхье ибн Саиду просто повезло в его рискованном путешествии. В путешествие же его отправили отчаяние и туманный намек из непонятного видения наставника: молящимся в пустыне часто являлись образы и слышались голоса, но аль-Асмаи учил доверять только свету разума, в котором отделялось доброе от злого.

Так что угрозы матушки не возымели на Абдаллаха никакого действия. Не получив ответа и отчаявшись, госпожа Мараджил сослалась на нездоровье и ехать отказалась. А вот Ситт-Зубейда уже прибыла и живо обсуждала с невесткой, надевать ли на прием парадную безрукавку-борану, сплошь расшитую рубинами.

Супруга аль-Мамуна Буран рвала и метала все две недели без перерыва – прям с того дня, как ко двору представили Арву, и эмир верующих вошел к ней этим же вечером. И с тех пор не отпускал от себя, даря вниманием и призывая в спальню. Мединке уже послали отравленную грушу и зарезали приставленного к ней евнуха. Арва плакалась в слезных песнях.

Понятное дело, все взоры в Басре прикованы были к происходившему в хариме Умм-Касра. «И что, прям подошла и сорвала с шеи ожерелье? Вах, прям взяла и сорвала, сказала – мое, сучка, не трогай? Вах, какие страсти, ты подумай…» Да, Буран показала себя, это точно. И по щекам певичку била, и золото с шеи дергала, и одежду ношеную присылала, отбирая новую.

Так что о том, что эмир верующих подарил какому-то чиновнику рабыньку, никто и не вспоминал. Кому нужна никому не известная певичка, когда тут такое! Близящаяся казнь нерегиля! В хариме халифа что ни день – ссора и крики!..

– …Исполнено, – тихо сказал голос Якзана аль-Лауни.

– Оставь нас, – тихо приказал в ответ аль-Мамун.

– Разрешаю поднять голову и смотреть на меня, – это он сказал уже нерегилю.

Тот посмотрел – довольно дерзко.

– Красавец, – аль-Мамун покачал головой. – Но согласись: ты это заслужил. Как ни вступались за тебя, как из передряг ни вытягивали – ты все растоптал, как взбесившийся ишак. Так что не обессудь. Не каждый год кувшин возвращается от воды целым.

Тарик только дернул плечом и прижал уши.

– Что дядюшка в письме про тебя наврал, мне известно. Но ты заслужил смерть по двум причинам. Первая – своей дракой с Джунайдовой женой ты в который раз опозорил мою прабабку. Молчать!..

Сидевшее перед ним существо сейчас очень походило на рассерженную кошку: глазищи прищурены, и к тому же шипит. Пошипи-пошипи, Тарик, я тебе не братец, я тебя не боюсь.

– После вашей драки вся Басра болтала исключительно об одном: как Айша Умм Фахр прелюбодействовала с сумеречником, а святой шейх наставил ее на путь истинный. Мать моего деда не заслужила такой посмертной славы. Молчать!..

Пошипи-пошипи. Это он, аль-Мамун, должен шипеть, ибо дело воистину приняло непотребный размах и получило огласку. Дошло до того, что в Умм-Касре одна из только что купленных невольниц исполнила – во всеуслышанье! – стихи о любви Айши и Тарика. Девушку пришлось тут же умертвить, и это послужило хорошим уроком всем желающим распускать языки.

– Но это еще не все. Твой шипящий язык, – бестрепетно продолжил аль-Мамун, – следовало бы отсечь – вместе с головой – еще и по другой причине. Мы нашли старуху, которая в ту ночь подошла к вам с Арвой во дворе приемов. Она была карматской шпионкой. Враги действовали прямо и четко: поднесли к тебе горящую головню – и ты взорвался, как горшок с зубьянским огнем. Ты глупец, Тарик. А глупец с такой силой, как у тебя, более опасен, чем полезен. Мне не нужен главнокомандующий, которым карматы вертят, как хотят.

Ага-ааа, засопел, пальцами подол рубашки-то замял. Стыдно тебе, стыдно, злобному дураку. Как ребенка тебя провели – в который раз, и ничему-то ты не научился…

Аль-Мамун помолчал, давая нерегилю время хорошенько вымокнуть в помоях позора. Нда, со старухой этой одно осталось непонятным: как карматы прознали, что Абу аль-Хайр привел с собой именно Тарика. Старую пройдоху подвешивали на дыбе, зажимали руки и ноги в колоду, но так ничего и не добились. Ведьма испустила дух под пыткой. А на женской половине наверняка остались еще шпионы. Не одна же сводня там управлялась… Ну да ладно, будет время – и с этим разберемся.

Халиф сказал:

– То, что ты написал про статую, я прочел. Ну что ж, это только облегчает нашу задачу.

Нерегиль коротко кивнул.

Они помолчали.

Плетеный дарабджирский ковер, отгораживавший комнату от двора, легонько отдувало ветром – тяжелая, просвечивающая сотнями дырочек ткань не пускала кружащийся воздух к халифу.

– Большой прием назначен на завтра.

Снова кивнул.

– У меня к тебе вопрос. В книге Яхьи ибн Саида я прочитал, что вы, нерегили, прямо помешаны на чести, благородстве и долге. Что-то я в тебе всех этих добродетелей не заметил. В особенности чувства долга. У тебя их никогда не было, или все внезапно делось куда?

Нерегиль аж прищурился от злости: