Кладоискатель и доспехи нацистов

— Я понял, что это такое. — Рерих производил впечатление человека, находящегося во власти поразительного открытия. — Это никакой не язык — это шифр. Это русский, только написан латинскими буквами справа-налево!

— Да ну. — Я подскочил к нему, но Володя встал мне навстречу и брякнул книгу на стол. Мы одновременно склонились над ней и крепко треснулись лбами. Посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Я глядел на твой стих и все прикидывал, как его переиначить, а потом случайно прочел наоборот. Совершенно непроизвольно вышло. Я сначала даже сам не понял. Мешали знаки препинания. Потом догадался, что точки с запятыми здесь лишние и расставлены исключительно для отвода глаз. «Антуан, если ты читаешь мое письмо, значит, книга дошла до адресата».

— А ведь точно, — похвалил я. — Легко можно было перевести в кириллицу. Ну, голова у тебя. Как все просто! Написано на русском, только без твердых и мягких знаков, которых нет в латинском алфавите, да буква «ч» заменена на «с» при переводе в иную транскрипцию. Как же я сам не догадался! А котелок у тебя, Володя, варит будь здоров.

Рерих зарделся.

Я потянулся было к книге, но Володя быстро закрыл схему ладонью.

— В чем дело?

— Это мое имущество, — резонно заметил Рерих.

— Ну, как знаешь.

Я надулся и сел обратно за стол. Надо допивать коньяк и отправляться баиньки. К черту этого самовлюбленного открывателя золотых жуков. Володя захлопнул фолиант и замер, положив руку на крышку и что-то прикидывая. Заметив, что я намерен уйти, он наконец-то решился:

— Обожди минутку.

— Слушаю, — голос мой звучал с прохладцей, как обращение к человеку, с которым нечего делить.

— Что такое тол? Это сколько? Вопрос напоминал приглашение.

— Одиннадцать и семь десятых грамма, — смягчился я, видя, что напарник не собирается меня кидать. — Тол — это банковская мера веса, принятая для калибровки слитков драгоценных металлов.

— Хочешь долю? — спросил Рерих.

* * *

Ввиду особой конфиденциальности дела Рерих обошелся без личного шофера. Мы выехали вдвоем на служебном черном «мерседесе-300». Раздолбанная дорога на нем совершенно не чувствовалась.

— Должно быть, здесь, — сверился я с картой.

— И я так думаю. Смотри, какой странный дом. Мы подрулили к калитке и вышли у заросшего малиной забора, ограждающего дачный участок, на котором, согласно дешифрованному тексту, был закопан клад.

Я стал компаньоном Рериха за десять процентов от стоимости сокровища. Работать со мной ему было выгоднее, нежели сдавать драгоценности в казну «Светлого братства», из которых ему выделили бы лишь малую толику. Кроме того, беря меня в долю, Володя подстраховывался от утечки информации. Связанные общим секретом, мы держали рот на замке — узнай руководство об этой скользкой затее, нам бы не поздоровилось.

Рерих увлекся поисками клада даже с еще большим азартом, чем я мог предположить. Я лично подвергал сомнению сохранность сокровища. Разумеется, «Цветник» инока Дорофея, изданный в 1687 году в Гродно, вряд ли когда-либо пользовался особенной популярностью, и все же неизвестно, в чьих руках побывала книга с тринадцатого февраля кровавого восемнадцатого года — именно так датировалось послание на форзаце. Может быть, она сразу дошла до адресата, и Антуан давно вырыл закопанное братом после революции семейное золото. «Рыжья», кстати, хватало: только швейцарских десятитоловых слитков было двадцать пять штук, да еще на семьсот пятьдесят рублей золотыми монетами.

Эти монеты достоинством семь с полтиною будоражили воображение Рериха. Уж кто-кто, а старый следопут знал историю, как при Николае II была введена дополнительная денежная единица, среднее между бывшими широко в ходу золотой пятеркой и десяткой. Новой монеты была отчеканена небольшая партия, что впоследствии повлияло на ее стоимость у коллекционеров. Царские «семь с полтиной» в добрые застойные времена оценивались в двадцать пять тысяч рублей, тогда как золотой николаевский червонец стоил тысячу двести брежневских деревянных.

Наличие в кладоположении таких раритетов делало игру, по мнению Рериха, стоящей любых свечей. Тем паче, что в письме кладообразователя указывались «матушкины украшения» и «тетушкин столовый прибор», обворожительные своей неопределенностью.

— Что ты об этом думаешь? — Володя достал из замшевого футляра позолоченный «Ронсон» и закурил вонючий «Данхилл», что свидетельствовало о крайнем душевном волнении. Ветер отнес к озерцу струйку сигаретного дыма.

— Я, конечно, не могу заявлять с полной определенностью… но это действительно напоминает усадьбу.