Кладоискатель и золото шаманов

Лепяго прыгнул, вытянув руки. Я трижды нажал на спусковой крючок. Чехословацкие патроны с усиленной пороховой навеской для ППШ били громко и сильно. Лепяго замер, навылет прошитый пулями. Я считал, что он должен упасть, но злокозненный директор краеведческого музея кинулся на меня. Я увернулся, проскочил мимо двери, упустив шанс спрятаться в парадном. Может быть, оно и к лучшему. В подъезде я оказался бы в ловушке: времени ждать лифт или возиться с квартирным замком преследователь мне не даст, догонит и схватит. О том, что он сделает дальше: загрызет, задушит или разорвет голыми руками, даже думать не хотелось. Уклонившись очередной раз от лап Лепяго, я сорвался что есть мочи, слыша позади тяжелый топот. Выстрелил, не оборачиваясь, и, кажется, промахнулся. Стук каблуков был совсем близко, уже различалось громкое дыхание, хриплое, нутряное, словно у загнанного коня. Пальцы лапнули за плечо, но соскользнули с куртки. Я пригнулся. Шмальнул из-под локтя. Попал! Преследователь споткнулся, но тут же восстановил темп. Пули его не брали!

Пальцы снова сцапали за куртку, но я рванулся и высвободился. В отчаянии я отмахнулся светошоковым фонарем, крепко зажатым в правой руке. Не задел. Лепяго совсем по-лошадиному всхрапнул, то ли так запаленно рыкнул, – над самым ухом! Я выстрелил еще раз и машинально полыхнул фонарем за спину. Отблеск ослепил меня самого, правый глаз перестал видеть, а левый только различал неясные силуэты, но преследователь остановился, и на весь двор раздался тоскливый и утробный вой упустившего добычу голодного упыря.

* * *

Сквозняк, ублюдочный потомок залетающего в форточку ветра, с хулиганской настырностью терзал босые ноги, а я стоял у окна и слушал, как визжат под дождем разбегающиеся дети.

Ливень налетел внезапно и почти сразу стих, превратившись в мелкий ситничек. Он даже не разогнал прохожих. Мокрые люди шли себе дальше по делам и не думали прятаться. Они заметно повеселели, приняв удар стихии. После ливня теплый дождик не казался досадной неприятностью.

Наконец прекратился и он. Выглянуло солнышко. Дети повалили во двор, играть в грязи и веселиться. Я вышел на захламленный балкон, облокотился на перила, вдохнул парную сырость, поднимавшуюся от влажной прогретой почвы и мокрой травы. На душе стало покойно и славно. Мимо головы беззвучно просквозил трехгранный напильник и воткнулся в землю. Я оторопело задрал башку, но никого не увидел. Значит, не обронили: если бы упустили, сейчас таращились бы вниз, силясь узреть пропажу, а тут спрятались. Значит, кто-то сверху специально в меня запустил. Прицелился и разжал пальцы, урод! Ребенок какой-нибудь дебильный, взрослому такая хрень в голову не придет. Что за сучий мир! Надо будет узнать, живет ли наверху молодой дегенерат. Если живет, поймать и искалечить.

Я вернулся в комнату злой. Расслабляться и вообще чересчур радоваться жизни было делом преждевременным. Только возрадовался, а тут тебе на! – напильником по башке. Вот же отморозь юная! Что из этих беспредельщиков вырастет? Next-generation[26] прогрессивных клерков, которые, напившись в пятничном баре, будут хвастать таким же неудачникам, как кидались напильниками в детстве? И ностальгически вздыхать в пивную кружку, стыдливо потупив глаза… Мутанты моральные!

– The mutant child of a twisted state![27] – припомнил я Оззи Осборна, по которому, как все культурные молодые люди моего поколения, фанател в юности.

Мобильный телефон заиграл «Мы бывшие спортсмены, а ныне рэкетмены». Я поторопился к нему. Сейчас было самое лучшее настроение для разговора с Ласточкиным.

– Слушаю вас, Кирилл Владимирович, – устало сказал я.

– Что же ты творишь, чудило? – вместо приветствия наехал Ласточкин. – С тобой по-хорошему договориться хотели, а ты быкуешь.

– По-хорошему – это с захватом заложников?

– С каким захватом? Проснись, ты бредишь, любезный! Ты меня ни с кем из своих приятелей не попутал по телефону?

– Да что вы, Кирилл Владимирович, вас разве спутаешь. Такое бычье, как вы, еще надо поискать. Это у вас называется «по-хорошему»?

– Черт с тобой, пусть это называется по-плохому. Но ведь по-хорошему будет хуже, если я сам за тебя возьмусь.

– Что же вам мешает? Милости просим, копайте, заводите дело. Только у вас все равно ничего на меня нет.

– Есть выше крыши. Трудно, что ли, на тебя материала нарыть?

– Ну так кто же вам мешает проводить следственные мероприятия? Вперед, с песнями!

– Считай, ты себя неприятностями обеспечил на много лет вперед. Понимаешь, о чем я?

– Да мне вообще пофиг, что ты говоришь, – ответил я и нажал отбой.

Вот и поговорили. На душе стало кисло, словно выдавили туда лимон.

Угроза Ласточкина звучала недвусмысленно. Если с его сопливыми нациками я находил силы справиться и потому их всего лишь слегка опасался, то карательных органов я боялся всерьез. С государственной машиной бороться бесполезно. Раздавит в пыль и покатит безмятежно дальше. С другой стороны, осмелится ли старый прожженный следователь давать официальный ход делу после того, как самолично засветился в бычьих хулиганских наездах?