Кладоискатели

– Этого я пока не знаю. В реляции сказано – под Соликамск, но конвой еще не вернулся, посему точное место нам неизвестно. Арестанта выслали ранее, арестованную с двумя услужителями, людьми вашими, вдогонку. Мой вам совет: не ходите больше в наше заведение, не мозольте глаза. Пройдет год, два… тогда и справитесь. Я вам помогу, только вместо себя пришлите кого-нибудь. Так оно вернее будет.

Волобуев исчез как-то удивительно легко. Кажется, и сделал-то всего три неторопливых шага – и нет его, как растворился.

12

О смерти Августа II, короля польского и курфюрста саксонского, имевшей место 1 февраля 1733 года, Родион узнал из «Петербургских ведомостей», которые регулярно почитывал в Конюшенной канцелярии.

Родиона мало занимала политика, но отец ею был весьма увлечен. Поэтому и вспомнились сейчас слова его: «Умрет старый греховодник, быть войне».

– С чего это вы взяли, батюшка? – спросил тогда Родион.

– А с того я это взял, что Польшу начнут делить. Должность короля у них выборная. Французы захотят видеть королем польским Лещинского – тестя их Людовика.

– А мы кого захотим видеть?

– А мы на польском троне хотим видеть кого угодно, только не Станислава Лещинского. Вот погоди, попомнишь ты мои слова.

И вот Август II умер, а первым лицом Речи Посполитой стал примас, архиепископ гнезденский Федор Потоцкий. О Станиславе Лещинском в «Ведомостях» не было сказано ни слова, однако не газеты, а живые события, невольным участником коих стал Родион, заставили его убедиться в правильности слов отца.

Как-то совпадало, что при посещении Бироном манежа, – а это случалось почти каждый день, – там же находился и Родион. Со временем фаворит стал отличать Люберова среди других офицеров, обер-офицеров, генералов и конюхов. Как рыбак рыбака видит издалека, так и истинный лошадник по взгляду и жесту чувствует человека близкого. Кроме того, Родион свободно изъяснялся по-немецки, а другого языка, тем более русского, Бирон не признавал. В немецком Родиона фаворит угадывал дорогой его сердцу курляндский диалект, поэтому снисходил иногда до доверительного тона в разговоре с вежливым поручиком. Бирон любил порассуждать на общие темы. О чем? Да о чем угодно. О холодной зиме и теплом лете, о желудке, что бурчит не ко времени, о хорошей мужской попойке, но более всего, конечно, о лошадях.

Родиону меньше всего хотелось привлекать к себе внимание фаворита, фамилия Люберов могла вызвать у него неприятные ассоциации, но скоро наш герой понял, что Бирон с этой стороны совершенно безвреден. Фамилию Люберова он запомнить не пожелал и называл его несколько фамильярно по имени – Родион.

Благоволение фаворита к поручику Люберову было замечено и в канцелярии, и на манеже. Если Бирон пребывал не в духе и штат боялся выговора за медлительность и беспорядок, лошадь к фавориту подводил непременно Родион. Тут же начинались обсуждения достоинств и недостатков данного жеребца, и Бирон забывал, из-за чего собирался устроить разнос. Особое отношение фаворита породило в душе Родиона мечту, которая со временем стала навязчивой идеей: добиться через Бирона аудиенции у государыни, броситься к ногам ее и попросить милости родителям. Подробности, которыми он украшал свою мечту, делали исполнение ее вполне вероятным. Надо было только терпеливо ждать случая, и он обязательно представится.

В начале марта, когда зима была уже на исходе, появилась возможность увидеть царский двор вблизи. В тот день на манеже Родион предстал перед Бироном с двумя великолепными гнедыми, с золотистым отливом, арабскими жеребцами, только что присланными из Испании. Бирон так и зашелся от восторга: широкий лоб, со слегка вогнутым «щучьим» профилем голова, длинная, красиво изогнутая, лебединая шея, словом, чудо!

– Каковы, а? Родион, а? Только седло поменяй. У этого седла лука слишком высокая.

Приказание тут же было исполнено. Бирон взлетел на лошадь и поехал по кругу, постепенно убыстряя бег. Вдруг в манеж вбежал поручик с криком: «Едут! Едут!» Шталмейстер[18] и случившиеся рядам люди пришли в необычайное волнение. Из подсобных помещений внесли роскошное кресло и поставили в торец помещения. Сзади кресла разместили скамейки, крытые вальтрапами, на пол, прямо на опилки бросили ковры. Во всем манеже только Бирон оставался спокоен, продолжая выезжать скакуна.

Дверь стремительно распахнулась. Первыми в манеж вошли гвардейцы и выстроились вдоль стен, за ними важный генерал, затем несколько партикулярных, расфранченных донельзя лиц и, наконец, большая, тучная женщина со строгим лицом. Она сразу направилась к креслу, за ней последовала немногочисленная свита, были среди них и дамы. Замыкали шествие две большеголовые, резво ковыляющие карлицы.