Кладовая солнца. Повести, рассказы

Но почему же все такие усилия всего мира честных работников разрушаются, как иллюзия, и наступает война? Теперь я знаю почему: потому что в сознании не хватало того звена, о котором я сейчас говорю. Наша подпись должна быть этим самым звеном утвержденного сознания, и в этом смысле я и подписываюсь, я, писатель, за себя и за всех, для кого я писал: за друзей.

Победа

Рожь хорошо выколосилась, и отдельные колоски зацветают. Великаны колосья маячат на высоких соломинах, и маленькие жмурятся в тени. Равных по точности не увидишь в поле ни одного колоска, ни одной соломины. Но все поле ровное, и у высоких нет упрека малым, и у малых нет зависти к высоким.

Каждый колос, каждая соломина, такие все неровные, показывают нам свою великую всеобщую борьбу за жизнь, за свое лучшее, но все ровное поле высокой зацветающей ржи свидетельствует нам о победе.

Смотрю на рожь и вижу поле новых людей, и нет у меня в душе особенной жалости к слабым и нет зависти к высоким. Мне только очень хочется самому подняться повыше и стать свидетелем победы нашего дела на всем человеческом поле.

Рождение образа

Бывают мгновения такой рассеянности, что близкий у самого носа комарик примешь за дальний самолет, а бывает, наоборот, далекий самолет примешь за близкого комарика.

И это так бывает с каждым из нас, и каждый знает это по себе: мы что-то утрачиваем, когда нам кажется комарик самолетом, а самолет комариком. И в то же время, за счет утраченной точности восприятия, обретаем образ убедительный и точный.

Радость

Один из наших гостей сказал:

– Муки, что и говорить, наверно, теперь ощутимее, потому что сознание шире. Физическими муками, как в «житиях», теперь никого не удивишь. А может, теперь и вообще муки надо отменить для аргументации своей веры.

– А чем же аргументировать?

– Радостью! Вот как во Франции в тысяча семьсот восемьдесят девятом году люди могли петь, сочинять стихи у гильотины, и говорят, в чьей-то отрубленной голове будто бы осталась улыбка. Почему бы не проповедовать радость жизни?

После того разговор перешел на борьбу с унынием, и З. сказала:

– Вот у вас такая большая живая душа, вам радоваться просто.

– Не совсем, – ответил я, – в достижении радости я прохожу стадии уныния, только прячу его и обращаю в слово только победу над унынием. Я понимаю, муки надо отменить, но возвеличивать не самую радость, а победу над унынием: эта победа сама собою, как свет от света, рождает радость.

Держу перед собою закон единства и разнообразия, или сходства и различия (в чем-то все сходно и в чем-то все разнится). Это и есть основной закон жизнетворчества (мальчик или девочка? и на кого похож?).

Тип – это сходство, характер – различие. Народный язык – сходство, и язык личный – стиль; у каждого свой язык.

Все и каждый. Каждый по-своему достигает «положения» у всех (в обществе).

Писательство есть путь к достижению положения каждого в обществе: признание своего характера.

Женщина

Соберитесь в себе до конца в лесной тишине, и тогда, может быть, усмотрите, как, напрягшись лбом своим белым и мокрым под красным, ярко-желтым или лиловым платочком, поднимает сыроежка над собой земляной потолок с мохом, хвоинками, веточками и ягодками брусники.

Ждите, вглядывайтесь, и вы непременно, глядя на гриб, вспомните, как у нас, людей, в тяжкое время, когда гибли на полях, на горах, в воде и в воздухе, женщина незаметно для глаза выходила из-под земли, и поднимала над собой крышу своего маленького дома, и брала жизнь в свои руки…

Охота

Из теплого тумана мелкий дождь, как на горах в облаке. Разрешалась в этот день охота, и сколько тревоги было, так и рвало во все стороны, что в этот день никогда охота не была удачной. Теперь это все отошло, никуда не тянет, а у нас здесь одни перепелки. Я пойду на них, когда скосят овес, спокойно.

Так «отходят» желания, и так, неужели так отойдет моя охота за словом?

Вечер в лесу

Л. вышла из машины и скрылась в лесу, а я в ожидании ее возвращения облокотился о машину и постарался почувствовать прекрасный солнечный вечер в лесу. Но как я ни всматривался в эти стволы леса, освещенные пятнами пронзительных вечерних лучей, я видел только красивость леса без всякого содержания.

И вдруг я понял, что содержание художественного произведения определяется только поведением самого художника, что содержание есть сам художник, его собственная душа, заключенная в форму.

Мне вспомнилось, что у какого-то французского художника, у Коро или Милле, я видел когда-то этот лес, любовался им, но мне самому он был чужд.

…Но вдруг выпорхнула и вспыхнула в лучах вечерних и острых стайка певчих птиц, начинающих перелет свой в теплые края, и лес стал для меня живым, как будто эта стайка вылетела из собственной души, и этот лес стал виденьем птиц, совершающих перелет свой осенний в теплые края, и эти птицы были моя душа, и их перелет на юг было мое поведение, образующее картину осеннего леса, пронзенного лучами вечернего солнца.

Новое