При чтении «Даймера» я порой восхищался элегантным выбором слов и философской проницательностью той или иной строки, но подобные моменты интеллектуального удовольствия случались нечасто. Целое оказалось хуже своих частей. Проблески гения не удалось развить, их подавляет обилие плоских и незвучных строк. «Даймер» как поэма попросту не состоялся. Один из друзей Оуэна Барфилда замечал: «Хорошее владение метрикой, изрядный словарь, но Поэзии — ни строчки»[254]
.Трудно в точности установить, в какой именно момент Льюис окончательно смирился с мыслью, что на поэтическом поприще он никогда не добьется признания. Он и впредь будет писать стихи для собственного удовольствия, для прояснения мыслей. Провал опубликованного в 1926 году «Даймера» не привел ни к утрате уверенности в себе, ни к необходимости пересмотреть жизненные ориентиры. Со временем Льюис обретет свое истинное призвание в литературе — прозу. «Даймер» парадоксальным образом уже указывает, почему Льюис заслужил такое признание и славу — в его прозе ощущается поэтическая фантазия, искусно отточенные фразы сохраняются в памяти благодаря тому, что успевают поразить воображение. Эти качества мы склонны приписывать хорошей поэзии — такое умение слышать звучание слов, находить богатые и стимулирующие мысль аналогии и образы, живые описания, лирическое чувство, — и все это мы обретаем в прозе Льюиса.
Член Магдален-колледжа
В 1924/25 учебном году Льюис преподавал философию в Университи-колледже и читал лекции на различные философские темы. Он был занят по горло, в дневнике нет ни одной записи с 3 августа 1924 года по 5 февраля 1925 года. Льюис прочел 16 лекций на тему: «Благо и его место среди ценностей». На первой его лекции присутствовало всего четверо слушателей (сильную конкуренцию Льюису составил Г. А. Притчард, и к тому же университетское расписание ошибочно уведомило доверчивых читателей, будто лекция Льюиса состоится совершенно в другом месте — в колледже Пемброк)[255]
.Параллельно Льюис наставлял в философии студентов колледжа и ради увеличения дохода брался также за другую работу, по большей части проверял школьные сочинения. Однако вся эта бурная деятельность не могла укрыть его от реальности — вновь надвигающейся безработицы. Место в Университи-колледже было временным, и с концом академического года, летом 1925 года, он опять окажется за бортом. А потом пришла новость, которая наконец-то решила его судьбу.
В апреле 1925 года Магдален-колледж объявил о намерении выбрать члена-преподавателя английского. Объявление об «Официальном членстве и английском тьюторстве» уточняло, что успешный соискатель будет обязан:
Выполнять долг тьютора и давать наставления всем студентам колледжа, готовящимся к диплому по английскому языку и литературе, читать лекции для студентов всех колледжей в качестве представителя Магдален от Школы английского языка, а также руководить работой всех студентов, намеренных получить дополнительный диплом от Школы английского языка[256]
.Льюиса в Магдален-колледже уже знали и явно считали, что он соответствует предъявляемым требованиям. Не теряя ни минуты, он подал заявление. Однако, будучи в несколько угнетенном состоянии, уведомил отца, что особых надежд не питает[257]
. Ходили слухи, что среди кандидатов окажется и наставник Льюиса по английскому языку Фрэнк Уилсон, ведь Магдален-колледж богаче почти всех оксфордских собратьев. Против Уилсона с его немалым опытом Льюису конкуренцию не выдержать. Но и в этой туче мерцала серебряная изнанка: если Уилсон получит место в Магдален, ему придется отказаться от студентов Университи и Эксетера. Кому-то придется учить их — и почему бы не Льюису?Внезапный поворот событий вернул ему надежду: Уилсон не подавал заявку. Ободрившись, Льюис написал Уилсону и Джорджу Гордону, профессору английской литературы, прося у них рекомендаций для Магдален-колледжа. Оба отказали: они уже согласились поддержать Невилла Когхилла. Ни один из них, как сообщили они Льюису, не был осведомлен о том, что Льюис интересуется возможностью преподавать английскую литературу, полагая, что он ищет вакансию тьютора по философии. Оба очень сожалели, но от обязательств по отношению к Когхилу отречься не могли.