Клан Чеховых: кумиры Кремля и Рейха

– Я уже не знаю, что с ней делать, Константин Леонардович. На уме – только театр, репетиции, постановки, домашние концерты. Тут тебе и «Чайка», и инсценировки чеховских рассказов. «О любви», между прочим, тоже. И все ребята вокруг Оленьки вьются. Чувствую, не нужна ей ни медицина, ни учительство, ни все прочие науки. Даже рисованием в последнее время стала меньше заниматься, этюдник в чулан забросила. Может, не стоит ломать ей судьбу? Наверняка ведь она в твою сестру пошла… Ты бы, Костя, списался с Ольгой Леонардовной, посоветовался.

– Что там списываться, советоваться?! – не перенося долгих разговоров, ответил Константин Леонардович. – Я на днях в Москву еду, заодно встречусь с сестрицей, поговорим…

Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, не раздумывая, согласилась принять под свою опеку обеих племянниц: и Олю, и Аду. Тем более своих детей у нее с Антоном Павловичем так и не случилось. В первый же год замужества у Ольги Леонардовны произошел выкидыш. Гинекологи тогда говорили: сказались чрезмерные загрузки, постоянные гастрольные разъезды, в тяжелой поездке в Симферополь и вовсе растрясло… А они так мечтали о сыне, даже имя чу́дное придумали – Памфил. Но, видать, не судьба.

Перебирая чеховские письма, Ольга Леонардовна и сегодня плакала, вслух повторяя его ласковые, нежные, согревающие душу слова: «Дуся моя, замухрыша, собака, дети у тебя будут непременно, так говорят доктора. Нужно только, чтобы ты совсем собралась с силами. У тебя все в целости и в исправности, будь покойна, только недостает у тебя мужа, который жил бы с тобой круглый год. Но я, так и быть уж, соберусь как-нибудь и поживу с тобой годик неразлучно и безвыездно, и родится у тебя сынок, который будет бить посуду и таскать твоего такса за хвост, а ты будешь глядеть и утешаться… Ну, светик, Господь с тобой, будь умницей, не хандри, не скучай и почаще вспоминай о своем законном муже. Ведь, в сущности говоря, никто на этом свете не любит тебя так, как я, и, кроме меня, у тебя никого нет. Ты должна помнить об этом и мотать на ус. Обнимаю тебя и целую тысячу раз. Твой А.»

Или вот еще: «…А что ты здорова и весела, дуся моя, я очень рад, на душе моей легче. И мне ужасно теперь хочется, чтобы у тебя родился маленький полунемец, который бы развлекал тебя, наполнял твою жизнь. Надо бы, дусик мой!»

Только несносный Москвин, мнивший себя записным остроумцем, и тут отметился, с деланым сочувствием нашептывая за кулисами, а заодно и околотеатральным дамам: «Осрамилась наша первая актриса – от какого человека – и не удержала…»

Но как же она стремилась «удержать»!

Впрочем, им все тогда казалось нипочем, какие наши годы! Вскоре Ольга Леонардовна вновь забеременела. Но так случилось, что во время спектакля рабочие, то ли пьяные, то ли просто нерадивые, забыли закрыть люк на сцене – и она, оступившись, с высоты в несколько метров рухнула вниз, в кромешную темноту…

Когда после тяжелейшей операции и длительного периода беспамятства очнулась, врачи вынесли ей безжалостный приговор: детей у нее никогда не будет. Доктор Чехов это понимал и без них.

* * *

Семнадцатилетняя племянница Оленька произвела на Ольгу Леонардовну самое отрадное впечатление. Ослепительно красива, настоящая погибель для мужчин. А улыбка?!. А глазищи?!. При этом далеко не глупа, хорошо воспитана, внимательна, настойчива, знает себе цену.

История голубоглазой Оли напомнила актрисе эпизод ее собственной биографии, когда она примерно в том же возрасте стояла на коленях перед своей мамой и слезно упрашивала:

– Маменька, вы же сами рассказывали, как в юности мечтали о сцене, о музыке, а когда родители не пустили вас в консерваторию, жестоко страдали…

Но Анна Ивановна оставалась непреклонной:

– Да, я страдала, и ты пострадай. И не вздумай проситься у отца – он этого не переживет! Ты же знаешь, какое у него слабое сердце…

Страдать юная жизнерадостная Оленька Книппер решительно не желала. К тому же, прости, Господи, судьба распорядилась так, что и не пришлось. Когда отец, преуспевающий управляющий крупного завода, скоропостижно скончался, оказалось, что банковские счета его пусты, а кредиторов – хоть пруд пруди. Семейный уклад тотчас резко изменился. «Надо было думать о куске хлеба, – вспоминала Ольга, – надо было зарабатывать его… Переменили квартиру, отпустили прислугу и начали работать с невероятной энергией… Поселились «коммуной» вместе с братьями матери…»

Анне Ивановне пришлось, вспомнив прежние таланты, вернуться к музыке. Она начала преподавать вокал в школе при филармоническом училище. Младший Олин брат, студент, занялся репетиторством, старший – устроился инженером где-то на Кавказе. Дядья – один врач, другой – военный – тоже старались делать все, чтобы создавать хотя бы видимость прежнего уровня жизни.

При этом Оля чувствовала себя обузой. Мама, в итоге, уступила настырной дочери и даже составила ей протекцию при поступлении на актерское отделение того самого училища, где преподавала сама.