Клан Ельциных

В связи с процитированным выше, возникает вопрос: «Что же у нас происходит такое, если парламент чужой страны вынужден заниматься нашими делами?»

Но все это будет только лишь в 1999 году А пока в 1995 году Алексей-Леонид Дьяченко, вошедший наконец-то в нефтяной бизнес, безмерно счастлив, что ему удалось прорваться наконец в среду российской бизнес-элиты. Он не догадывается, чем ему придется платить за принадлежность к этой среде и кто потребует с него максимальной отдачи… кто подтолкнет его на путь воровства и коррупции…

Загадочная улыбка, или Тайна Глеба Дьяченко

НАША ВЕРСИЯ:

Татьяна сидела на диване, обхватив голову руками. Перед ней на мягком, вычищенном до единой пылинки ковре играл с большим надувным мячом малыш. Разноцветный мяч, почти невесомый, рядом с ребенком казался огромным, и, несмотря на его легкость, ребенку никак не удавалось его удержать в руках. Мяч смешно выскальзывал из ручонок и катился в угол комнаты. Мальчишка упрямо полз за ним. Догнав непослушный мячик, ребенок обхватывал его со всей силой, смешно растопырив пятерню своих пальчиков. Мяч пах свежей краской и прорезиненным пластиком, и, едва прислонив к нему щеку, мальчишка испуганно отдергивал ее — мяч казался на ощупь холодным и неприятным. Тогда ребенок смешно встряхивал своей лысой еще головой с забавно курчавившейся на ней завитком светлых волос, который кто-то назвал «счастливым чубчиком». Да, кто-то из родичей сказал Татьяне, что такие вот детские кудряшки — верный признак «особого внимания к ребенку от Бога». Да, ей сказали, что Глеб будет ребенком особенным. Талантливым.

В первом предсказании примета оказалась верной. Глеб и в самом деле был совершенно особенным. А вот во втором…

Татьяна тихо всхлипывала, закрыв ладонями покрасневшие от слез глаза, и не услышала, как в комнату тихо вошла Наина.

— Что сказали врачи? — голос матери звучал встревоженно.

— Ничего хорошего, — Таня ответила упавшим голосом, сквозь зубы и не отнимая от лица ладоней.

— Но ведь должно же быть какое-то лечение? — Наина села на диван и обхватила дочь за плечо.

— Нет никакого лечения. За что мне это, мама? — Таня подняла глаза полные слез.

Глеб, не обращая ни малейшего внимания на разговаривающих женщин, продолжал возиться с мячиком, совершая раз за разом одно и то же повторяющееся действие. Мячик был не просто любимой, а единственной игрушкой Глеба. Любящие родители заваливали его и другими игрушками, но он все отвергал, привыкнув только к игре с мячиком.

Таня помнит, как ее впервые поразит этот странный, отрешенный расфокусированный взгляд ее ребенка. Он не сможет привыкнуть даже к лицу матери. Меняющаяся мимика, разные улыбки на ее лице, выражение изумления и печали, радости и умиления — все это покажется ему бесконечно разнообразным, и каждая новая эмоция, отраженная на лице матери, будет восприниматься им как совершенно новое лицо незнакомого человека.

Этот бесконечный калейдоскоп его раздражал, он не понимал, что вокруг него происходит, терял ориентацию во времени и пространстве и не мог выделить главное в ворохе мелочей, чтобы потом по этим ключевым моментам узнать уже знакомое… Он не мог даже запомнить, как выглядит мама. Ее лицо, голос, улыбка, аромат духов и тела, движение ее рук, тепло коленей не синтезировались для него в единое целое, он все это воспринимал как самостоятельные движущиеся предметы… Долгое время каждое новое общение с мамой было для Глеба словно знакомство с совершенно новым, чужим человекам. В итоге он интуитивно отталкивал ее от себя, как и всякий непонятный раздражитель.

Информации в мире живых людей было для него много. Чересчур много. Особенно много было в этом мире эмоций.

Он не мог приспособиться к тому, что люди вокруг него то плачут, то смеются, он не сопереживал этому смеху и плачу. Он никак не мог приспособиться к людскому миру общения, к тому, что люди вокруг него говорили с совершенно разной интонацией — доброжелательно, нежно, жестко, агрессивно, настойчиво, растроганно, печально, грозно. Он интуитивно дистанцировался от этого непонятного мира разнообразных громких звуков.

Все слишком шумное, яркое, крикливое раздражало его. Его тянуло туда, где тишина и покой. Гораздо комофортнее мира живых людей для Глеба стал мир предметов. Он мог часами, словно зачарованный, играть в разноцветные детские кубики, выкладывая из них только ему одному понятные лабиринты.

Глядя на это, его родным невольно в голову приходила легенда о принце Кае, которому в сердце попал осколок зеркала Снежной Королевы, и все его чувства превратились в лед. И Кай, живущий в ледяном дворце Снежной Королевы, мог часами, в полном одиночестве играть в калейдоскоп и созерцание узоров, собранных из разноцветных льдинок. И если бы не Герда, сумевшая растопить ледяное сердце Кая своими горячими слезами, никогда бы этот «Принц печали» не оттаял от своего аутизма… чем не аутизм был у Кая?