«Я, честно говоря, даже не ожидал, насколько естественно способна вести себя Наина в самых сложных обстоятельствах. Попав в музей, она спокойно признается: вот этого художника я вижу в первый раз, этого знаю, он мне нравится, об этом только слышала, а вот это моя любимая картина. И те комплименты, которые мне говорили в ее адрес, прежде всего и сводились к тому, что она удивительно естественный человек, который не боится быть самим собой. Искренне она восхищается тем, что ее восхищает, искренне негодует, если речь зашла о каком-то неприглядном поступке. И эта искренность приятна людям, которые ее принимают, она помогает легко находить общий язык.
За границей у меня нет возможности для больших, неторопливых, как в России, встреч с простыми людьми, для разговора о их быте, заботах, проблемах. Получилось так, что эту информацию собирает для меня жена. У нее очень зоркий женский глаз, она подмечает тысячи мелочей, мимо которых прошел бы мужчина. Именно она мне порой и рассказывает интереснее специалистов о своих ощущениях от той или иной страны, где мы побывали. И мое собственное представление о проблемах, которые мы там решали, становится объемным, я вдруг начинаю понимать, о чем мы не договорили, что упустили, что недоработали. То есть и в этих, вроде бы сугубо торжественных, изолированных от нормальной жизни поездках жена мне реально помогает. А дома она спокойно возвращается к своим обычным домашним обязанностям».
В открытую политику либо в «подковерные интриги» Наина не стремилась. Она была далека от женщин-политиков, которые тратили тысячи долларов на костюмы от кутюрье, — этого требовала публичность, яркость их профессии. Нет, Наина не одевалась в дорогих европейских салонах, как организаторша «оранжевой революции» Юлия Тимошенко, не носила на пиджаке бриллиантовую саламандру, как Мадлен Олбрайт, не была ценительницей особого рода жемчуга, как Маргарет Тэтчер. Ей вполне хватало для психологического комфорта пушистой лисьей горжетки, накинутой поверх шерстяного платья.
Но Раиса Горбачева уж задала планку дресс-кода, ниже которой первая леди опускаться не могла. «Доброжелательницы» объяснили Наине, что одеваться так, как она привыкла, по кремлевским меркам не годится. И Наина согласилась с тем, что в чужой монастырь со своими законами не ходят. Ее гибкий ум позволял быстро мимикрировать под любую среду. Здесь во всем главенствовали его величество Протокол и Негласные правила. Наина быстро поняла, о чем и как можно вести беседу, а о чем не следует. Не принято было плохо отзываться о том или ином политике, о той или иной социальной проблеме. Это назвалось «политкорректностью».
Нельзя было позволять себе излишние эмоции — тон разговора должен быть нейтральным, безоценочным, доброжелательным. Но самое поразительное — Наина должна была освоить особую, протокольную улыбку, ибо улыбка естественная означала провокацию собеседника на эмоциональный ответ, фактически манипуляцию обстановкой, сокращение дистанции общения. Это как запрещенный прием в спортивной борьбе.
Вообще запретов было больше, чем разрешений. Говорить позволялось на темы, которые можно было перечислить по пальцам: о светлом будущем страны, о его героическом прошлом, о сложных перипетиях нового законодательства и об особых исторических датах.