Клан Инугами

Маслянистое лицо Оямы сморщилось в тонкой ухмылке.

— Вы же знаете, о чем я говорю. А может быть, и не знаете. Нет, вы, конечно, должны знать. В конце концов, всякий раз, когда люди рассказывают историю Сахэя Инугами, они приберегают его тайну напоследок, — сказал Ояма с намеком. — Вы знаете, что между Сахэем и дедом Тамаё, Дайни Нономия, были гомосексуальные отношения, не так ли?

— Ч-то? — выпалил Киндаити, но тут же пришел в себя и огляделся. К счастью, остальные присутствующие на службе собрались в дальнем конце комнаты, и никто не обращал на Киндаити никакого внимания. Оторопев, он выпил одним глотком пиалу чая.

Для Киндаити откровение настоятеля было как гром среди ясного неба. Об этой стороне жизни Сахэя в «Биографии Сахэя Инугами» не упоминалось, и Киндаити услышал об этом впервые.

В свою очередь, удивленный изумлением Киндаити, Ояма заморгал.

— Значит, вы ничего не знаете?

— Нет, не знаю. В «Биографии Сахэя Инугами» об этом ничего не говорится, хотя и сообщается множество подробностей об отношениях Сахэя с Дайни Нономия.

— Разумеется. О таких вещах люди предпочитают не говорить в открытую, но у нас об этом знают все. Разве господин Фурудатэ ничего не сообщил вам?

Фурудатэ — благородный человек и, ясное дело, воздержался от того, чтоб открывать чужие личные секреты. Хотя сам факт гомосексуальных отношений между Дайни и Сахэем все же имел какое-то отношение к теперешнему делу.

Некоторое время Киндаити сидел в задумчивости, уставясь взглядом в одну точку, словно в бездну. Наконец он поднял глаза.

— Вы говорите, что нашли какое-то подтверждение этому. Какое именно?

Настоятель как-то вдруг засмущался своей откровенности, но отказаться от возможности поделиться с кем-то своим открытием все же не смог.

— Да, подтверждение… — начал он, подавшись вперед и дыша в лицо Киндаити винным перегаром.

По словам Оямы, он недавно приводил в порядок кое-какие вещи, хранившиеся в ризнице святилища, и нашел там китайский сундучок. Сундучок был завален всяким пыльным хламом, и потому он никогда прежде не обращал на него внимания, а тут заметил, что крышка сундучка аккуратно опечатана полоской бумаги, на которой тушью что-то написано. Бумага так почернела от времени и копоти, что поначалу ему никак не удавалось прочесть надпись, но после долгих усилий он наконец разобрал следующие иероглифы «Запечатано в присутствии Дайни Нономия и Сахэя Инугами 25 марта 1911».

— Двадцать пятое марта тысяча девятьсот одиннадцатого года. Эта дата о многом говорит. Вы ведь читали «Биографию», а стало быть, знаете, что Дайни Нономия умер в мае тысяча девятьсот одиннадцатого. Выходит, китайский сундучок был запечатан этими двумя людьми незадолго до кончины Дайни. Вероятно, Дайни понимал, что жить ему остается недолго, и он вместе с Сахэем что-то заложил в сундучок. Так я подумал.

— И вы сорвали печать?

Уловив укоризну в голосе Киндаити, настоятель поспешно замахал рукой в знак протеста.

— Нет, нет. Обвинять меня в том, что я сорвал печать, было бы неправильно. Я же говорю, бумага была очень ветхая, так что сундучок открылся, вот так, едва я попробовал приподнять крышку.

— Понятно. Вы случайно заглянули внутрь. И что же обнаружили?

— Целую кипу документов — сундучок забит ими доверху. Письма, счетные книги, дневники, записные книжки — все на пожелтевшей бумаге, ведь с тех пор сколько времени прошло. Я прочел несколько писем и увидел, что это, хм, любовные письма, которые писали друг другу Дайни и Сахэй. Само собой, тогда он не был старым Сахэем, он был крепким молодым человеком. — Так сказал Ояма и усмехнулся, словно что-то доставило ему удовольствие.

И тут же продолжал, словно оправдываясь:

— Господин Киндаити, не хочу, чтобы вы подумали, будто мной руководило этакое пошлое любопытство. Я уважаю Сахэя Инугами. Я преклоняюсь перед ним. В конце концов, он был не только благодетелем всех жителей Насу, но и самым выдающимся человеком в районе Синсю. Мне просто хочется знать, каким на самом деле был этот великий человек. Да-да, мне хочется когда-нибудь написать его биографию. Дать его настоящий, а не выхолощенный портрет, как в «Биографии». Уверен, это ни в коей степени не повредит его памяти, но только покажет его истинное величие. Вот почему я намереваюсь исследовать содержимое китайского сундучка самым тщательным образом. Полагаю, что в нем найдутся ценные документы, о которых еще никто не знает.

Это была всего лишь пьяная болтовня. Ояма воодушевлялся своими собственными словами, но сам же им не верил. Однако после того, как завершилась вся эта история, Киндаити долго еще содрогался, когда вспоминал нечто, вскоре обнаруженное настоятелем в китайском сундучке и еще больше осложнившее ситуацию.

Гранат