Клан - моё государство

Наблюдая за стариками, Сашка отметил для себя, шутя, что дед Павел и дед Евлампий построили коммунизм, но на двоих, а не в отдельно взятой стране, и что он, на семьдесят лет отстоящий от них по возрасту, тоже органически вписывается в их систему. А вписывается именно потому, что их ценности, к которым они шли всю жизнь, и его, впитанные им с детства, одни. Вот именно эта общность взглядов и сроднила их как-то по-доброму, по-людски, с их стороны – по-отечески, с его – по-сыновьи. "Ещё, наверное, потому,- думал Сашка,- что у обоих не было своих детей, а, стало быть, и внуков, и свои не растраченные отеческий опыт и любовь вдруг вылились на меня. Они почувствовали во мне кровника, увидели во мне воплощение своих далёких, но не сбывшихся мечтаний". Заметив, что Сашка умеет почти всё, что они хотели бы ему передать, они повели между собой непримиримую борьбу, которая не ускользнула от Сашкиного внимания, стали конкурировать в том, кто пойдёт с ним на охоту, кто будет мастерить какую-то поделку. Правда, не доводя все свои попытки до крутого спора, в конечном итоге установили строгую очерёдность. Так и текло время. Сашка бродил то с одним, то с другим по окрестностям, внимательно слушая и запоминая то, что они ему говорили. Видение стариков одних и тех же мест было удивительно точным, но в то же время абсолютно разным. Это было для Сашки важным открытием, он получил возможность обобщать их сведения и составлять для себя своеобразную аналитическую сетку, не забывая вносить в неё и свои впечатления от окружающей местности. Была же она прекрасна. Верховья Маймакана представляли собой уникальное место. Два горных хребта сходились тут, переходя один в другой, и какой из них, Становый или Джугджурский, был мощнее, определить возможности не было. И хоть высота здешних отрогов была невелика, но достаточна для того, чтобы разделить все реки на текущие в Северный Ледовитый океан и несущие свои воды в Охотское море. Перевалы прикрывали этот угол от жгучих охотских ветров, но не препятствовали поступлению сюда более тёплых воздушных фронтов, которые сдерживали несущийся со стороны Заполярья холод. Это вызывало в здешних местах обильные снегопады, а, по словам стариков, приход снега доходил порой до тридцати метров, в чём Сашка убедился лично, когда к середине зимы их домик, поставленный на высокие сваи, скрылся под толщей снега настолько, что пришлось насаживать дополнительную трубу для дымохода. Климатический баланс был столь ярок, что дневные и ночные температуры различались зимой до десяти-пятнадцати градусов, при этом среднезимняя не поднималась выше минус тридцати. Это был курорт, ибо Сашка родился и вырос в местах, где с ноября по апрель морозы в минус шестьдесят были не редкость, а среднезимняя составляла минус пятьдесят. Он отдыхал, наслаждаясь красотой. Огромные блоки кедрача торчали по горным склонам, как громадные корабли. Возраст кедра был разным, от молоденьких до старых, в сто лет. Меж кедрачами, как и везде в этих краях, росла лиственница вперемешку с осиной, берёзой, тополем, ёлкой. Всё это многообразие покрывала толща снега. А весна добавит ещё дождей. Выбраться отсюда раньше, чем в конце мая, будет тяжеловато, так считал Сашка и радовался, что ему суждено увидеть ещё одно чудо – чудо весны, с ревущими от тающего снега ручьями и речками, чудо пробуждения природы. И, предвкушая это зрелище, он успокаивался и мурлыкал, как кот, которому чешут за ухом. Хорошее питание, растирки, баня и сами старики, удивительной доброты люди, сделали своё дело. Сашка оправился настолько, что к январю стал уходить на небольшие заимки, слаженные дедами на расстоянии дневного перехода, ночевал там и стал основным добытчиком, давая старикам короткий отдых. Они всячески противились этому, но, в конце концов, согласились, смирившись, что так и должно быть. Большой отдушиной для Сашки было то, что дед Павел был бурят. Настоящий, истинный в далёких корнях своих, а главное для Сашки, в свои восемь десятков имел потрясающую память. Практически не умея ни читать, ни писать, он в разговорном бурятском был дока, а Сашка знал бурятский и письменный, и устный, причём в двух алфавитах – славянском и монгольском. Так Сашка приобщился к живому языку, сделав для себя многочисленные поправки, составил словарь из уже не упоминающихся слов, записал несколько сотен легенд и преданий, сказок, поверий, рецептов, обрядов, разных бытовых и фольклорных вещей, от которых в наше время не осталось следов даже в памяти бурятского народа. Ещё более ценную информацию получил Сашка о верованиях, к которым приобщились буряты в незапамятные времена. Дед Павел оказался не только в курсе всех религиозных перипетий народа, но и в детстве, вместе с родителями, побывал на Тибете, в тех местах, откуда шли корни веры. Его рассказы были для Сашки как бальзам, потому что он дважды бывал там, и тоже ребёнком, и теперь, слушая деда Павла, он сопоставлял его данные со своими и снова, и снова удивлялся, поражался этой громадной необъятности в человеке – памяти, ибо дед Павел ни разу не ошибся в названии, ни разу не назвал того, чего не мог видеть.