Клара и тень

Мужчиной был Бруно ван Тисх. Совершенно нагой, он лежал на спине на полу, разведя руки выше уровня головы и скрестив щиколотки в позе, сразу напоминавшей распятие, с головы до ног окрашенный в охру и синий цвет. Вены на щиколотках и на запястьях были разодраны, и при более пристальном взгляде виден был глубокий порез. Было легко заметить, что все произошло недавно, "вернувшаяся кровь под каждой конечностью образовывала компактные красные пятна на синем полу. Так получалось, что ван Тисх казался пригвожденным к собственной крови. Вокруг его тела лежали огромные прямоугольные плоские предметы. Их было три: дин справа, другой слева — расположенные так, что их нижние концы сходились у щиколоток художника, — а третий лежал поперек, над головой, касаясь рук. Но это были не зеркала. На том, что права от ван Тисха, было изображено в натуральную величину тело обнаженной Аннек Холлех с этикетками, уложенной почти в такую же позу, как художник, и десять раз изуродованной десятью разрезами пилы. С левой стороны светились изображения братьев Уолден в похожих позах и в таком же виде. Это была не простая видеозапись: к примеру, цветущая опухоль животов у близнецов рельефно возвышалась над телом ван Тисха, как двойная кровавая гора. Вуд предположила, что запись сделана камерой «УР» в системе, позволявшей просмотр без окуляров. Красный цвет их ран и более яркий, кровавый и реальный красный цвет у запястий и щиколоток ван Тисха сливались в одно целое, контрастировавшее с телесным цветом четырех трупов. Задние планы (трава в случае Аннек, номер гостиницы у Уолденов) были мастерски растушеваны под однородную бирюзовую поверхность, которая казалась продолжением пола бронированной камеры. Все вместе являло собой поразительную симметрию и таинственную, но бесспорную красоту. Чуткий зритель сразу подумал бы о некой обобщающей идее: художник и его творение, художник и его завещание, жертвоприношение художника вместе с картинами. В этой нагой, распростершей руки и ноги, растерзанной и застывшей семье было что-то чуть ли не священное. Нечто вечное. Целое нарушал еще темный горизонтальный экран, намного превышающий по размерам все остальные. На нем, подумала Вуд, появится изображение уничтоженной «Сусанны».

— Не просите у меня объяснений, — сказал Стейн, вглядываясь в выражение лица Вуд. — Это искусство, мисс Вуд. Не думаю, что вы поймете. И художнику не надлежит его интерпретировать…

В этот миг заговорил иной голос, чужой, неожиданный. Мисс Вуд чуть не подскочила на месте, услышав внезапно возникшие подземные слова, усиленные до нечеловеческой громкости. Это была Аннек Холлех. Ее дрожащая речь была выстлана легкими мелодиями Перселла.

— ИСКУССТВО — ЭТО ЕЩЕ И РАЗРУШЕНИЕ.

Короткая пауза. Торжественные аккорды барочного реквиема.

— ИЗНАЧАЛЬНО ТОЛЬКО ЭТИМ ОНО И БЫЛО, В ПЕЩЕРАХ ЛЮДИ РИСОВАЛИ ТО, ЧТО ХОТЕЛИ ПРИНЕСТИ В ЖЕРТВУ.

Пауза.

Волосы Вуд встали дыбом. Дрожь без устали пожирала ее, как бродячие муравьи.

Изображение Аннек Холлех в зеркале изменилось. Она так и была нагой и изувеченной, но казалось, что ее лицо движется. Оттуда тек голос:

— ХУДОЖНИК ГОВОРИТ…

Стейн и Вуд прослушали окончание записи в уважительном молчании.

Когда Аннек кончила говорить, ее лицо снова превратилось в вялую маску трупа. В тот же миг словно хор ангелов преобразил черты унылых парящих лиц Уолденов, они оживились и выпустили в воздух слова, как молитву или священное заклинание. И опять ни Стейн, ни Вуд не захотели их перебивать.

Когда близнецы наконец погрузились в кровавое молчание, Стейн произнес:

— Ван Тисх хотел, чтобы звучали оригинальные голоса полотен, хоть потом мы и улучшили звук в студии. Воспроизведение запрограммировано через определенные промежутки времени, двадцать четыре часа в сутки, каждый день.

Выжившее искусство — это умершее искусство, думала Вуд. Если фигуры умирают, картины остаются в веках… Теперь она понимала. В своем посмертном творении ван Тисх нашел способ превратить тело в вечность. Ничто и никто не сможет уничтожить то, что уже уничтожено. Ничто и никто не сможет положить конец тому, что уже закончилось. Суровые пространства, где властвуют холод и электричество, навсегда сохранят эту картину.

Его картину. Его последнюю картину.

— Бальди подготовил ван Тисх… — прошептала она. В этой камере, где любой звук был чужим пришельцем, ее голос прозвучал как крик.

Стейн кивнул:

— Шаг за шагом, втайне. Когда он писал его в 2001 году в непритязательной картине «Фигура XIII», он сразу понял, что Бальди станет превосходным материалом для осуществления его последней работы. Он называл его своей «бумагой». «На Постумо я пишу и рисую, Якоб, — признался он мне, — делаю заметки и готовлю план для последней картины в моей жизни».

Стейн быстро взглянул на Вуд сквозь голубоватый полумрак комнаты. Их обоих окутывал пар, словно их духи решили покинуть тела, но оставаться поблизости.