Клара и тень

Чердак — запретная комната. Мама не разрешала детям заходить на чердак, боясь, что нагроможденные там вещи на них свалятся. Но Клара и Хосе Мануэль считали, что там спрятано нечто ужасное. В этом они были согласны. Разным было лишь значение, которое каждый придавал ужасному. Брату казалось, что ужасное — это что-то плохое; Кларе было неясно, плохое оно или хорошее, но уж точно жутко притягательное. Как конфетка, которая вредит здоровью, но одновременно тянет к себе. Если бы перед ними появилось нечто ужасное, Хосе Мануэль в страхе отступил бы, а Клара зачарованно подошла бы поближе, как ребенок, ожидающий ночью прихода волхвов.[1] Сама сущность ужасного вызвала бы двоякую реакцию: нечто по-настоящему ужасное напугало бы Хосе Мануэля и привлекло бы Клару к себе словно наваждение, притянуло бы — как камень тянет в темноту колодца (с такой же естественной мрачностью).

Теперь наконец ужасное приглашало ее к себе. Она могла бы кликнуть мать (слышно было, как она возится на кухне), или пойти в сад и искать защиты у отца, или спуститься дальше, в гараж, и просить помощи брата.

Но она решилась.

Дрожа так, как не дрожала никогда в жизни, даже в день первого причастия, она толкнула старую дверь и вдохнула вихри голубой пыли. Ей пришлось отступить и откашляться, хотя это отчасти лишало приключение золотого ореола. Там было столько пыли и стоял такой жуткий запах, будто что-то бродило, и ей показалось, она не выдержит. Да еще и запачкает выходное платье.

Но, елки-палки, поиски ужасного требуют жертв, подумала она. Ужасное не растет на деревьях, где каждый может его достать: получить его очень непросто — так, папа говорит, происходит с деньгами.

Она сделала два-три вдоха и попробовала еще раз. Боязливо ступила в вонючую темноту и заморгала, чтобы глаза привыкли к неведомому. Она различила перевязанные шнуром туловища и поняла, что это старые одеяла. Стоящие друг на друге картонные коробки. Выгнутая шахматная доска. На полке сидит голая кукла без глаз. Паутина и синие тени. Все это порядком впечатлило ее, но не испугало. Она знала, что увидит нечто подобное.

К ней уже подкрадывалось неизбежное разочарование, как вдруг она его увидала.

Ужасное.

Оно было слева. Легкое движение, подвижная тень, освещенная падавшим с порога светом. Клара обернулась с невиданным спокойствием. Ужас достиг апогея (она была на грани крика), а Значит, она наконец нашла ужасное и теперь готовилась на него взглянуть.

Это была девочка. Девочка, которая жила на чердаке. На ней был цвета морской волны костюмчик от «Лакост», очень гладкие и хорошо расчесанные волосы. Ее кожа казалась мраморной. Она была похожа на труп. Но двигалась. Открывала рот, закрывала. Часто моргала. И смотрела на нее.

Ужас переполнил Клару. Сердце превратилось в мышку, и Клара почувствовала, как оно наугад поползло в ее груди и застряло в горле. Этот миг длился целую вечность — мимолетная, решающая доля секунды, как миг смерти.

Каким-то образом, каким-то необъяснимым, но и неотвратимым манером в этот самый миг она поняла, что эта девочка — самое страшное, что она видела и когда-либо увидит. Она была не просто ужасной, а бесконечно невыносимой.

(И несмотря на это, ее радость была беспредельной. Потому что она наконец смотрит на ужасное. И ужасное — это девочка ее возраста. Они могли бы подружиться и вместе играть.)

Тогда она заметила, что платье от «Лакост» у девочки такое же, как то, что надела ей в то воскресенье мать, что прическа похожа на ее, что черты лица — тоже ее, что зеркало — большущее, а рама скрывается в сумраке.

— Перепугалась из-за пустяка, — сказала, обнимая ее, прибежавшая на крик мать.

Рассвет окрашивал потолок цвета индиго в небесно-голубой оттенок. Клара несколько раз моргнула, и образы сна растворились в свете стен. Вокруг все было обычным, но внутри еще волновался ураган воспоминания из далекого детства, того «пустячного испуга» на чердаке старого дома в Альберке за год до смерти отца.

Будильник уже звонил: полвосьмого. Она вспомнила о встрече на площади Десидерио Гаоса с таинственным господином Фридманом и вскочила с постели.

Жизнь профессиональной картины приучила ее, кроме всего прочего, смотреть на сны как на непонятные указания анонимного внутреннего художника. Почему ее подсознание выкопало этот старый эпизод из жизни и снова поставило его на доску?

Возможно, это значило, что дверь чердака приоткрылась снова.

И кто-то приглашает ее войти и увидеть ужасное.

●●●

Сами по себе глаза Поля Бенуа не были фиолетовыми, но заливавший комнату свет создавал в них лиловые оттенки. Лотар Босх взглянул ему в глаза и уже не впервые понял, что нужно держаться настороже. Когда ты с Полем Бенуа, бдительность не повредит.