Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

В течение недели, с 14 по 21 апреля, билль о государственной измене обсуждался в палате общин, в это время процедура импичмента в палате лордов продолжалась, и 13 апреля Страффорд выступал со своей последней речью. Он убеждал пэров отвергнуть обвинение в государственной измене, основанное на произвольном толковании законов, утверждал, что это будет мудрое решение для них самих, потомков и королевства в целом [11, II, 747–748]. Трудно сказать наверняка, какое впечатление произвела его речь на лордов. Сам он, по-видимому, считал ее успешной и по возвращению в Тауэр распевал благодарственные псалмы. Также неизвестно, знал ли он в подробностях, что происходило в Вестминстере и Уайтхоле. Между тем, Карл I попытался создать партию сторонников в палате лордов. Главные надежды он возлагал на Фрэнсиса Рассела, графа Бедфорда, человека, которого считали лидером оппозиции в парламенте, более умеренного политика, чем другие пуритане. Переговоры с ним велись уже с февраля. Королева Генриетта-Мария встречалась не только с ним, но и лордом Сэем и даже с Пимом. В отличие от двух последних Бедфорд постепенно склонялся к предложениям двора. Он выражал готовность принять должность Лорда Казначейства, то есть фактически встать во главе правительства. Он разделял мнение о виновности Уэнтворта, но не был сторонником смертного приговора. Фактически он мог удовлетвориться обещанием короля и самого Страффорда полностью уйти из политики.

Однако положение «страффордианцев» не было радужным. В поддержку билля выступил лорд Фолкленд, имевший маленький рост и высокую репутацию. Он утверждал, что «по справедливости, Страффорд должен умереть»: «Cо своих пяти футов, из которых три были честным патриотизмом, он выпустил убийственную стрелу в шесть футов измены Страффорда» [108, 365] Уэджвуд намекала, что в этом присутствовала и личная неприязнь: Фолкленд был сыном прежнего Лорда-лейтенанта Ирландии, по отношению к которому Уэнтворт никогда не был не только доброжелателен, но просто тактичен. 20 апреля палата общин обратилась к делу Уильяма Принна, приговоренного в 1634 году к тюремному заключению, клеймлению и отрезанию ушей за антиправительственные сочинения (он был освобожден Долгим парламентом). Это означало, что злодеяния Звездной палаты и самого Уэнтворта не забыты. Хайд сообщал, что в ноябре, когда Принн и двое других пленников, Баствик и Буртон, были освобождены, толпы лондонцев (более десяти тысяч человек) встречали их цветами и венками, «шумно выражая радость» по поводу их возвращения и негодование в адрес епископов, «жестоко преследовавших таких праведных людей». По его мнению, эти «волнения и безумие» были результатом манипулирования народом, пасквилей и ложных проповедей [7, I, 269–270]. Поскольку необходимые и законные меры не были вовремя приняты, в том числе Тайным советом, «семена превратились в растения, которые выросли и дали урожай в виде мятежа и предательства».

21 апреля палата вернулась к биллю. В этот день на заседании присутствовало всего 263 члена из почти пятисот. В Лондоне было неспокойно, явные сторонники королевской партии или сомневающиеся предпочли не участвовать в заседании, да и многие присутствующие были готовы покинуть помещение. Тогда Пим приказал запереть двери и воспрепятствовать попыткам оставить палату. Билль был предложен к третьему чтению. В этот момент всеобщего возбуждения выступил сын графа Бристола Джордж Дигби. Он был сторонником импичмента, входил в состав комитета по выработке обвинений, но категорически возражал против билля о государственной измене. Дигби говорил, что вовсе не изменил отношения к Уэнтворту и по-прежнему считает его «самым опасным министром, не расположенным к свободам подданных; его действия были в высшей степени тираническими, что усугубилось данными ему Богом способностями, использованными дьяволом». Однако обвинения в стремлении разрушить свободы Англии при помощи ирландских солдат не доказаны, и если билль будет принят, «это станет причиной великого раскола и взрыва в государстве» [11, II, 349–354]. Речь Дигби считается одним из образцов ораторского искусства и примером мужества. В годы гражданской войны Дигби стал ведущим королевским советником, оказывал на Карла сильное влияние. Многие историки полагали, что король, пренебрегая советами более умеренных Фолкленда и Хайда, эмоционально и психологически тянулся к Дигби, помня о его речи в защиту Страффорда. Это, в свою очередь, привело к ряду недальновидных решений. Трудно судить, помогла ли графу эта речь. Тогда, 21 апреля, открыто поддержать Дигби решился только один коммонер, заявивший, что «мечом правосудия может быть совершено убийство». За билль проголосовало 204 депутата, против 59. На следующий день Дигби был обвинен в нарушении тайны прений в комитете, но оправдался. Поддержавший его депутат от Виндзора был исключен из палаты, а имена членов, голосовавших против обвинения, были расклеены в Лондоне с подписью: «Это страффордианцы, предатели правосудия, враги страны».