Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

В каких-то чертах я пытался взглянуть на своего героя через призму собственного характера. Как утверждал немецкий мыслитель Вильгельм Дильтей, чтобы понять людей и события прошлого, историк может надеяться, в основном, на собственную интуицию. Хайд был одним из самых одаренных людей своего времени, он осознавал эту одаренность и не считал нужным ее скрывать, в том числе от тех, кто был, по меньшей мере, не ниже его по социальному положению. Окружающие часто мстят тем, кого считают «слишком умными». Хайд бывал излишне прямолинеен, что принимается за заносчивость. Труднее принять его морализаторство и строгость требований к «двуногим существам, именуемым людьми» (выражение Дэвида Юма). Впрочем, пусть бросит камень, кто сам без греха: многие склонны разоблачить чужие пороки, настоящие или надуманные, легко прощая прегрешения себе. Плоть от плоти представитель высшей касты, он жил ее заботами и привилегиями, оставаясь равнодушным к народной жизни и не призывая к «милости падшим».

В Хайде мне импонируют его методологические позиции и мастерство историка. Будучи воспитаны в духе позитивизма и марксизма, мы ощущаем дискомфорт, если не силимся утвердиться в историзме и существовании законов истории. Кларендон писал в традиции античной и гуманистической историографии: ход истории определяется поступками людей, которые могут быть достойными или дурными. Характеры влияют на их действия, поэтому во многих временных точках история многовариантна, она не запрограммирована изначально на конечный реализованный результат. История слишком сложна и непредсказуема, чтобы извлекать из нее однозначный ответ: что правильно и что неверно. Будучи убежденным, искренне верующим членом англиканской церкви, Хайд не сторонник провиденциализма. Идею божественного вмешательства в ход истории он озвучил только в одном случае — пытаясь объяснить столь чудесное для современников, и, видимо, в его собственных глазах, почти бескровное возвращение Карла II Стюарта на отцовский престол. Памятуя о цикличности, нельзя ли предположить, что после полутора веков господства научной историографии общество больше нуждается не в ее законах, способных оправдать все, даже самое преступное, а в моральных уроках, которые не убрать из памяти последующих поколений?

Вторая задача, стоявшая при написании этой книги, состояла в том, чтобы, насколько возможно, дать читателю представление о времени, когда жил Хайд. Это не значит, что у автора было намерение перенести акценты, например, оправдывая роялистов и осуждая парламентскую партию. Речь не идет о том, чтобы окрасить белое в черный цвет и наоборот. Я исхожу из убеждения: каждый историк и каждый читатель вправе интерпретировать исторические события так, как ближе его сердцу и разуму. В то же время нельзя игнорировать того, что разные времена порождают разные идеологические конструкты. Марксистский дискурс советской историографии «предписывал» оценивать революции сугубо положительно как «локомотивы истории», как двигатели общественного прогресса. Нынешний консерватизм и «борьба с экстремизмом» предполагают смещение оценок. Каковы границы, каждый решит сам. Я только пытаюсь дополнить традиционный для отечественной историографии нарратив фактами и суждениями о британской истории XVII века, которые пока не были в должной мере артикулированы. Отсюда взгляд на гражданскую войну из лагеря кавалеров, отсюда внимание к роялистской эмиграции, отсюда попытка отойти от оценки периода Реставрации как времени господства реакции. Жанр этой книги — на стыке популярного исследования и научной монографии. Мне не хотелось загружать книгу «наукообразием», но я считал необходимым представить в ней отдельные историографические дискуссии и разнообразие точек зрения историков.

Третья задача вытекает из подхода Кларендона, создавшего литературную коллекцию портретов современников. Может показаться, что книга несколько перегружена именами, а приведенные в ней краткие сведения о тех, чьи судьбы пересеклись с судьбой Хайда, не так важны. Извинением служит то, что многие из этого ряда фигур британской истории пока не привлекли особого внимания российских авторов. Мы по-прежнему в основном в кругу имен, очерченном нашими предшественниками, советскими англоведами, и это имена из революционного лагеря.