Кларкенвельские рассказы

— Не выходи и не выезжай за стены монастыря без моего особого распоряжения.

С тем Эксмью ушел, а Хэмо Фулберд продолжил трудиться над рисунком. Внезапно он уронил голову на пергамент и зарыдал, взывая к безграничному милосердию Божию.

Глава третья Рассказ купца

На улицу Сент-Джонс тихонько прокрался предрассветный час. По Писсинг-элли, ловко увильнув от ночного сторожа, просеменил хряк; в одном из многочисленных доходных домишек зашелся плачем младенец. Радулф Страго, торговец галантерейным товаром, собрался покинуть супружескую кровать, где крепко спала его жена. Ночью ему приснился страшный сон, будто он говорит матери: «Я дам тебе два ярда льняной ткани, чтобы завернуть твое тело после того, как тебя повесят». Причем даже в ту жуткую минуту он сознавал, что мать, объевшись клубникой, мирно скончалась года три тому назад. А во сне вдруг пошел густой снег, хлопья были похожи на клочья шерсти. Радулф отмахивался от них хлопушкой для мух, но клочья лишь превращались во фриз[22] или сукно. Проснулся он весь в поту, но, будучи человеком деловым, сразу стал думать о предстоящем рабочем дне, а мрачные видения выбросил из головы как никчемные фантазии. По-прежнему мучила боль в желудке — то ли от несварения, то ли его сводила судорога. Накануне он был уверен, что его прослабит и боль отпустит, однако живот крутило по-прежнему.

Осенив себя крестом, он встал с кровати; с оханьем доплелся до деревянного столика, расчесал волосы и принялся мыть в тазике руки и лицо. Набросив на голое тело льняную сорочку, опустился на колени и прочел «Отче наш» и «Верую». Потом присел на краешек кровати, привычно пробормотал литанию к Богоматери и стал натягивать короткие шерстяные носки и шерстяные же лосины в синюю и горчично-желтую полоску. Весенним утром камзол ни к чему, рассудил он, а потому надел лишь синюю саржевую блузу простого покроя. Шепотом, чтобы не разбудить жену, произнес в заключение Memento, Domine[23] и завершил туалет длинным зеленым жилетом с алым капюшоном. «Молился я всем сердцем, так что пошли мне, Господи, хороший барыш», — едва слышно пробормотал он, затем сунул ноги в остроносые башмаки тончайшей красной кожи, аккуратно зашнуровал их и по деревянной лестнице спустился в светлую комнату, где на соломенном тюфяке спал его подмастерье.

— Тру-ля-ля, Дженкин, — громко пропел Радулф, чтобы разбудить паренька. — На дворе-то весна-красна.

Радулфу Страго уже исполнилось пятьдесят семь лет — возраст, можно сказать, преклонный. Однако за два года до описываемых событий он женился на женщине много моложе его и не без основания считал себя счастливцем. В последнее время, правда, к нему привязалась какая-то хворь. Его ежедневно рвало, а стул был жидкий, водянистый. Иногда накатывал страх — вдруг у него рак или нарыв в желудке, но он гнал от себя эти мысли, приписывая немочи своей сангвинической натуре. Вот изменится расположение звезд, и все наладится. В галантерее, во всяком случае, дела шли прекрасно — благодаря удачному расположению, между монастырем и городом. Сент-Джон-стрит вела прямиком к воротам монастыря Св. Иоанна Иерусалимского, так что многочисленные богомольцы не могли миновать лавку Страго. Да и те, кто направлялся в Смитфилд, оказывались на той же улице и по дороге заглядывали к галантерейщику — кто за шляпами и шнурками для башмаков, кто за гребнями и льняными нитками. Магазин находился на первом этаже, окнами на улицу. Туда, не дожидаясь Дженкина, Страго и спустился. Отпер ставни, разложил складной прилавок и, открыв входную дверь, глубоко вдохнул утреннюю свежесть. Первые лучи солнца заиграли на пестрых тканях, детских кошельках, свистульках, деревянных шкатулках, бусах, листах пергамента из телячьей кожи; в такую рань все было торжественно и тихо. Но вот раздался колокольный звон, и всей улице стало ясно, что пришла пора просыпаться. Наверху кашлял и отплевывался Дженкин, потом неразборчиво выругался.

— Дай Бог тебе доброго дня! — откликнулся Радулф.