Кларкенвельские рассказы

Едва он начал новую зазывную речь, как приметил знакомца, — тот перешел улицу и свернул за угол. Умбольд сразу узнал Уильяма Эксмью, помощника настоятеля церкви Сент-Бартоломью, — еще бы, сколько раз монах бывал на празднованиях, которые устраивали лондонские больницы в дни своих святых покровителей. Торговец считал Эксмью личным врагом, потому что именно Эксмью ввел проверку подаяний, которые продавцы индульгенций собирали якобы для своих богоугодных заведений. Он же настоял на введении аккуратного учета собранных денег. И теперь Умбальд был обязан записывать имена всех покупателей индульгенций, тем самым лишаясь возможности прикарманить монетку-другую.

Эксмью остановился на углу Чипсайда. Он явно кого-то поджидал: вертел головой, вглядывался в оба конца улицы, беспрестанно закатывая и вновь опуская рукава рясы. Помощник настоятеля, судя по всему, пришел вовремя. Но глядите-ка, кто явился к нему на условленную встречу! Эмнот Халлинг! Умбальд прекрасно знал в лицо всех мало-мальски известных горожан, и ученого книжника, разумеется, тоже. Про Халлинга поговаривали, будто он занимается черной магией и обращает свое хитроумное искусство против Церкви. Зачем ему понадобилось встречаться с помощником настоятеля?

Умбальд приподнял шляпу в знак прощания с немногочисленными собравшимися зеваками и, пожелав им Господней милости и легкой смерти, неторопливо направился к перекрестку. Остановившись под Древом Кнута, он прислушался.

— Почему ты выбрал для встречи такое открытое место? — прошипел Эксмью, не дожидаясь обычного приветствия «С нами Бог!».

— Здесь никто не обратит на нас внимания, — ответил Эмнот Халлинг. — А мне нужно многое тебе сообщить.

— О чем?

— О некоем Томасе Гантере.

— О Гантере? — Эксмью удивился, снова услышав имя лекаря, но виду не подал и спросил с напускным безразличием: — Кто такой Гантер?

— Врачеватель из Баклерсбери. У меня была с ним дружеская беседа. Но ему известно всё.

И Эмнот Халлинг пересказал Уильяму Эксмью поразительный разговор с Гантером в харчевне, из которого следовало, что лекарь догадался о планах избранных. Вдобавок, припомнил Халлинг, Гантер мимоходом упомянул барристера Майлза Вавасура.

Его слова немало встревожили Эксмью, однако он снова сумел скрыть свои чувства.

— Этот лекаришка — просто болтун. Как моська, что пугает, да не кусает.

— В харчевне он толковал и про пять кругов.

— А ты, Эмнот Халлинг, держи язык за зубами и мотай на ус.

— Я ему ни слова не сказал. Однако ж он как-то прознал про поджог церкви Сент-Майкл-ле-Кверн, а ведь это дело еще только замышляется. Откуда у него эти сведения?

— Тише, тише, — стал успокаивать его Эксмью, сосредоточенно обдумывая услышанное. — Ты вникай в суть. Прикинь, что за намерения могут быть у этого Гантера. Неправое дело у него на уме.

— Что ты хочешь сказать?

— Он задумал нас погубить.

— Но мы же не погибнем.

— В высшем, духовном смысле — нет. Но труды наши на земле еще не завершены. Нужно положить конец его наветам. Положить предел злобе его.

— Со мной он всегда был очень мил.

— Это лишь для отвода глаз, Эмнот, уж поверь мне. Коли к нему в капкан попадешь, живым не уйдешь.

Халлинг с Эксмью двинулись по Чипсайду к скотному рынку. Следовать за ними по пятам продавец индульгенций не мог — они бы его заметили; он перешел на другую сторону Вуд-стрит, надеясь дослушать разговор.

— Тебе известно, Эмнот, что любой, кто станет нам мешать, будет проклят Богом?

— Богу незачем его проклинать, он и без того проклят. — Повисло неловкое молчание. — Так что же нам делать?

— Тебе пока ничего. У меня другое поручение для тебя.

— Касательно?..

— Я убежден, что Майлз Вавасур бросил тень на наше общество. Он меня очень беспокоит. Что-то он такое выискал в нашей святой вере. И теперь готов забиться в любую норку. Припадает к земле, словно умирающий жаворонок или перепуганная курица.

— Кто, Вавасур? Барристер?

— Да, он самый. Законник. У того, кому выпало родиться в гнезде болтунов, словесный поток не скудеет никогда. Ему лишь бы бормотать, лишь бы нашептывать. Эту глотку надо заткнуть. Унять его шепоток. Ты же человек ученый. Знаешь французский. Vous estes sa morte.[103]Обуздать коня мало. Нужно укротить его навсегда.

Эмнот понял намек:

— За кого мне теперь трястись от страха? За него или за себя?

— Ты же знаешь: для нас убить — значит обрести свободу. Мы намного выше закона. Мы — царство любви. Если любовь крепка, закон ей ни к чему.

Избранные твердо усвоили непреложный догмат: им позволено безнаказанно убивать, если им подсказывает чутье или настроение; тогда они преисполняются божественным дыханием всего сущего и становятся блаженными. Бог ежеминутно убивает свои творения. Но избранным запрещено убивать ради выгоды или со злым умыслом; следовательно, случай Майлза Вавасура можно толковать двояко.

— Ты, Эмнот, человек надежный, как скала. Известен тебе какой-нибудь редкий, тайный яд?

— Есть один способ…

— Используй его незамедлительно. Храни тебя Бог. — Эксмью нещадно поскреб ногтями предплечье. — Уповаю на Господа. А на тебя уповаю еще больше.