Классическая русская литература в свете Христовой правды

Доктор Гааз однажды своим не торопливым голоском “врезал” митрополиту Московскому, то есть поставил его на место, сказал он следующее: “Владыко, Вы забыли Христа”. Митрополит ответил мгновенно – “Нет, это Он забыл меня”. (Филарет в этот момент переживал момент богооставленности, наверное, такой же, как Силуан Афонский). Обличение доктора Гааза пошло везде, а ответ Филарета приводят не все.

Достоевский при самом замысле романа уже задумал, что напишет как раз про попытку ниспровержения церковного авторитета внутри самой церкви и так и возник замысел скандала с не открывшимися мощами старца Зосимы.

В главе “Тлетворный дух” описан сюжет, что после смерти старца Зосимы разные богомолки и почитательницы стали истерически ожидать и требовать чудес, не подождавши милосердного суда Божия, не дождавшись свершения Его всеблагого Промысла, они потащили с собой своих больных детей, чтобы они немедленно исцелялись у гроба старца Зосимы.

Такое истерическое требование чуда совершенно антицерковно, это говорит про ажиотаж и панику; требование чудес – это вообще дело не трезвое. Для не трезвого дела и нужно было настоящий серьёзный отпор.

Когда Достоевский вплотную приступил к писанию романа, он обращается в Победоносцеву, ещё не обер-прокурору Синода, на которую он был назначен после Пасхи 1880 года, но его государственное и церковное влияния было значительным, и хлопочет о том, чтобы ему был дан серьёзный консультант по церковным вопросам.

В отличие от Тургенева и Толстого, которые помещали на страницы своих произведений дикие ляпы, Достоевский такого позволить себе не мог. Видимо, тот учёный иеромонах, которого направил к нему Победоносцев в качестве консультанта, мог ему рассказать, известную из церковного Предания и, в частности, из древнего Патерика истину православную, состоящую в том, что вообще всяческое прославление, особое почитание, особое уважение внутри Церкви обязательно приводит к посмертному кенозису, то есть истощанию, умалению, поношению.

В Патерике приведены случаи, что тело, почитаемых членов Церкви, если они не пережили своего истощания (кенозиса) при жизни, то их телеса обязательно должны подвернуться поношению сразу после смерти (для того, чтобы человек хоть малейшее своё внутреннее внимание остановит на восхвалении, почитании и так далее).

Поэтому очень часто такому посмертному поношению подвергаются старцы и, в частности, знаменитый подвижник благочестия, руководитель и наставник монахов Сирин. Именно его имя приведено в Патерике в качестве характерного примера: “Сирин – какой был старец, а и он после смерти испортился” – это явление на церковном монашеском языке так и называлось “тело испортилось”.

Уже во время, когда Достоевский находится во власти своего вдохновения, а энергии творчества – суть энергии Духа Святого и других нет, то он к эпизоду “испорченного тела” даёт другой контр эпизод, похороны маленького страдальца Илюшечки Снегирёва и замечает, что на третий день “от тела почти не было запаха”.

Таким образом, Достоевский сразу же выстраивает свою схему: Зосима, к которому шёл народ и от которого народ требовал чудес – у него тело испортилось, а страдалец Илюшечка, претерпевший при жизни поношение и целовавший руку оголтелого Митеньки, который тащил за бороду его отца, тело этого маленького страдальца, который умер от нравственного пережитого потрясения, тлению не было подвержено.

Основной сюжет романа “Братья Карамазовы” связан с судом над Митенькой и глава называется “Судебная ошибка”. Но, на самом деле в глубине вещей, Митенька наказан за дело и не даром он говорит – “за дитё на каторгу пойду”. Митенька и идёт на каторгу за дитё, за погубленного им Илюшу Снегирёва и это его преступление стоит 20-летней каторги.

Ещё один важный момент. Присяжные, которые должны были судить Митеньку, пришли уже с готовым решением, то есть, не зависимо от хода суда, так как Илюша находился при смерти и это преступление не надо было доказывать.

Алёша об этом преступлении догадывается и поэтому ухаживает за семейством Снегирёвых в надежде, что как-нибудь ему удастся что-то исправить. То есть, Алёша отчасти тоже хлопочет, если не свой карман, то в карман своего семейства.

Таким образом, своё последний роман Достоевский строит на таких вот парных ситуациях. Он создаёт роман о наказаниях Божиих (так, что воистину гораздо больше, чем своё первое объявленное “Преступление и наказание”), о том, как человеческая жизнь развёртывается под Божьим окон и при вмешательстве, при активном действии Десницы Господней.

Достоевский совершает главную свою победу – преодоление секуляризованного мышления, секуляризованного сознания, то есть обособленного от действия Божией благодати и отрицающее Божью благодать, ее действие на земную жизнь свободных людей.