Классическая русская литература в свете Христовой правды

Так зачем же, прищурив ресницы,

У глухого болотного пня

Спелой клюквой, как добрую птицу,

Ты с ладоней кормила меня?

Слышишь, ветер шумит по сараю,

Слышишь, дочка смеется во сне…

Может, ангелы с нею играют

И под небо уносятся с ней?

Ты не знаешь, как ночью по тропам

За спиною, куда ни пойду,

Чей-то злой настигающий топот,

Всё мне слышится словно в бреду.

Не грусти! На знобящем причале

Парохода весною не жди.

Лучше выпьем давай на прощанье

За недолгую нежность в груди.

Мы с тобою как разные птицы,

Что ж нам ждать на одном берегу?

Может быть, я смогу возвратиться,

Может быть – никогда не смогу.

Но однажды я вспомню про клюкву,

Про любовь твою в сером краю -

И пошлю вам чудесную куклу,

Как последнюю сказку мою.

Чтобы девочка, куклу качая,

Никогда не сидела одна.

Мама, мамочка! – кукла какая!

И мигает и плачет она…

Между прочим, он глубоко искренен – про любовь твою в сером краю, не сказано, что “про нашу”. В сущности, лучше выпьем давай на прощанье за недолгую нежность в груди – вот и вся любовь, вот и вся любовная лирика. Кстати, любовной лирики у Рубцова нет. С другой стороны, краткость, точность выражения, внутренняя физиономия стиха – это то, что доступно только большому таланту.

“Расплата” (1969 год).

Я забыл, что такое любовь.

И под лунным над городом светом

Столько выпалил клятвенных слов,

Что мрачнею, как вспомню об этом.

И однажды прижатый к стене

Безобразьем, идущим по следу,

Одиноко я вскрикну во сне

И проснусь, и уйду, и уеду…

Поздно ночью откроется дверь.

Невесёлая будет минута.

У порога я встану как зверь,

Захотевший любви и уюта.

Побледнеет и скажет – Уйди!

Наша дружба теперь позади!

Ничего для тебя я не значу.

Уходи. Не гляди, что я плачу…

Это, в сущности, - конец: уходи, не гляди, что я плачу - только после этого он будет искать себе другую; а которую найдет, та его задушит.

Про Генриетту Меньшикову вспоминают многие; но, конечно, только те, кто сталкивался с ней в Вологде, потому что в Москву Рубцов не привозил ее ни разу. В Вологде тогда был, что называется, “Вологодский ренессанс”[277] – в Вологде собрались несколько крупных писателей. Яшин жил в Москве, но приезжал; Белов жил в Вологде постоянно; приезжал Виктор Коротаев, так как родом тоже с севера из Череповца; Виктор Петрович Астафьев и Мария Корякина – жена Астафьева.

Лучшее, что написано про Рубцова, написала Корякина.

“Не помню, на второй или третий день после майских праздников перед обедом приходит к нам Рубцов, подстриженный, в голубой шелковой рубашке, смущенно улыбчивый, руки спрятаны за спину. А сам всё улыбается, загадочно и радостно. За ним вошла женщина: светловолосая, скромно одетая, чуть смущенная, но полная достоинства. Мы как раз пили чай и пригласили и их. Войдя в кухню, Николай торжественно поставил на стол деревянную маленькую кадушечку, разрисованную яркими цветами, - такие часто продают на базаре. В ней - крашеные разноцветные яички.

Заметив наше удивление, тут же выпалил радостно: “Сегодня же Пасха! А вы и не знали? Я же говорил, что они не знают, - сказал он, обратившись к своей спутнице. Христос воскресе! – весело воскликнул он. А можно похристосоваться?

Всем сделалось весело, сели за стол, разделили на части одно расписное яйцо, остальные оставили в кадушечке – уж очень красиво. Николай сообщил, что яички эти привезла Гета и указал на женщину. Я поблагодарила и поинтересовалась – откуда и когда она приехала. Мне тоже захотелось сделать ей приятное и я спросила – есть ли у нее дети, чтобы послать им гостинца.

Она потупилась, как-то странно улыбнулась, на Колю взглянула и, тряхнув головой, ответила, что есть - девочка. Коля перестал есть и, подумав, сказал серьезно – У этой женщины живет моя дочь, Лена...