Классические психоаналитические труды

Это ведет к приобретающему все большую важность специальному вопросу об анализе аналитика. Не надо забывать, что глубокий анализ невроза требует многих лет, в то время как средний, тренинговый анализ длится лишь несколько месяцев, самое большее год-полтора. Это может вести к тупиковой ситуации, а именно к тому, что наши пациенты постепенно становятся более проанализированными, чем мы сами, из-за чего они хотя и могут иметь признаки такого превосходства, но не способны выразить это словами; они действительно впадают в крайнюю покорность, очевидно, из-за неспособности или опасения вызвать у нас неудовольствие своей критикой.

Большая часть вытесненной критики, переживаемой нашими пациентами, направлена на то, что можно назвать профессиональным лицемерием. Мы вежливо приветствуем пациента, когда он входит к нам в кабинет, просим его ассоциировать, искренне обещаем внимательно слушать и проявлять полную заинтересованность в его благополучии и в необходимой для этого работе. В действительности же бывает, однако, что мы с трудом можем терпеть некоторые внешние или внутренние особенности пациента, чувствуем профессиональную или личностную неудовлетворенность проведенным сеансом. При этом я не вижу иного выхода, как попытаться полностью осознать источник нашего собственного неудовольствия и обсудить его с пациентом, подавая это не только как вероятность, но и как факт.

Интересно, что такой отказ от «профессионального лицемерия» – лицемерия, до настоящего времени считавшегося неизбежным, – вместо причинения пациенту боли приводил к заметному улучшению его состояния. Травмирующе-истеричные приступы даже если и повторялись, становились гораздо умереннее, трагические события прошлого могли быть воспроизведены в мыслях, не приводя к потере психического равновесия; при этом фактический уровень индивидуальности пациента оказывался значительно выше.

Итак, в чем же причина происходящего? Что-то ранее оставалось не проговоренным в отношениях между врачом и пациентом, что-то неискреннее, а откровенное обсуждение этого освобождало, так сказать, бессловесного пациента. Признание аналитиком своей ошибки вызывало у пациента доверие. Иногда могло показаться, что до некоторой степени выгодно совершать грубые ошибки, чтобы впоследствии признать их перед пациентом. Этот совет, однако, явно излишний; мы и так достаточно часто совершаем грубые ошибки, и один очень интеллектуальный пациент оправданно возмущался, говоря: «Было бы намного лучше, если бы вы были в состоянии совсем избегать грубых ошибок. Ваше тщеславие, доктор, хочет найти выгоду даже в ваших ошибках».

Выявление и решение этой чисто технической проблемы показало наличие некоторого ранее скрытого или малозаметного материала. Аналитическая ситуация – т. е. сдержанное спокойствие, профессиональное лицемерие и скрываемая за этим, но никогда не высказываемая неприязнь к пациенту, которую он чувствовал, однако, всем своим существом, – по сути не отличалась от той детской ситуации, которая привела к болезни. Когда в дополнение к напряжению, вызванному этой аналитической ситуацией, мы наложили на пациента дополнительное бремя воспроизведения первоначальной травмы, то тем самым мы создали действительно невыносимую ситуацию. Неудивительно, что результаты наших усилий были не лучше, чем результаты первоначальной травмы. Высвобождение у пациента переживаний, связанных с его критическим отношением к аналитику, наша готовность признавать собственные ошибки и честная попытка избегать их в будущем – все это направлено на создание у пациента уверенности в аналитике. Именно такая уверенность ведет к противопоставлению настоящего и невыносимого травматического прошлого, противопоставлению, абсолютно необходимому для пациента, чтобы он смог пережить прошлое не как галлюцинаторное воспроизведение, а как объективное воспоминание.

Подавленная критика, переживаемая моими пациентами, например, обнаружение со сверхъестественной проницательностью агрессивных черт в моей «активной терапии», а в принуждении к расслаблению – профессионального лицемерия, научила меня распознавать и контролировать крайности в обоих направлениях. Я не менее благодарен тем пациентам, которые научили меня, что мы, аналитики, склонны жестко держаться неких теоретических конструкций и оставлять незамеченным то, что может повредить нашему самодовольству и авторитету. В любом случае я узнал причину моей неспособности влиять на истерические приступы, и такое открытие, в конечном итоге, открыло путь к успешному завершению лечения. Это случилось со мной, как с той мудрой женщиной, чью подругу не могла разбудить от нарколептического сна никакая встряска или крик и которой вдруг пришла идея сказать «Баю-бай, детка». После этого пациентка стала делать все, что ее просили.