Классики и психиатры

В годы меж двух революций Рыбаков много работал в новой по тем временам области — психологической диагностики душевных болезней. После смерти Токарского, основателя психологической лаборатории при университетской клинике, Рыбаков стал его преемником. В дополнение к вундтовским опытам с аппаратами, он использовал тесты и эксперименты, разработанные Ф. Гальтоном, Г. Мюнстербергом, Б. Бурдоном, Г. Эббингаузом, Э. Крепелином и А. Бине, а также соотечественниками — А.Н. Бернштейном (1870–1922), врачом Центрального полицейского приемного покоя для душевнобольных, и психологом А.П. Нечаевым (1870–1948). Введение тестов сопровождалось их критикой: как считали многие психиатры, тесты не выявляли то, на что были направлены. Несмотря на это, русские психодиагносты смогли широко развернуть свою деятельность еще до Первой мировой войны. Вместе с Россолимо и Бернштейном, Рыбаков стал организатором Общества экспериментальной психологии (1910). Одной из его целей была пропаганда тестов в педагогике и психиатрии. Последователь немецкого психиатра Эмиля Крепелина и сторонник нозологического подхода к классификации душевных болезней, Бернштейн мечтал о создании «формально-психологических схем душевных болезней»⁷⁸. Он, Рыбаков и Россолимо работали над собственными методиками клинической диагностики. В пику тем, кто утверждал, что психологический эксперимент в познании личности бессилен, Рыбаков создал свой собственный диагностический инструментарий, включив его, вместе с уже известными тестами в изданный им в 1910 году «Атлас изучения личности методами экспериментальной психологии». А Россолимо создал свой набор тестов — так называемые «психологические профили», — состоявший в построении индивидуальных диаграмм по результатам одиннадцати измерений — внимания, восприятия, памяти и утомляемости. Позднее Россолимо удалось добиться поддержки у Советского правительства и организовать психологическое тестирование школьников в массовых масштабах⁷⁹.

Психиатры традиционного направления утверждали: будучи обследованной с помощью тестов, половина населения России окажется больной⁸⁰. Но психологи к такому результату были готовы. Границы между нормой и патологией становились все более размытыми, а сама болезнь поддавалась точному определению все с большим трудом. Для диагностики ее привлекались самые изощренные приемы, которые, как утверждалось, единственные могли уловить начало болезни и выявить предрасположенность к ней.

«Оздоровление» было общей целью, но по вопросу о средствах взгляды расходились. Консерваторы рекомендовали индивидуальную психогигиену — «разумное упражнение умственных способностей и рациональную организацию работы», — в то время как их более решительно настроенные коллеги призывали к революции⁸¹. Летом 1909 года молодой московский врач М.М. Асатиани (1881–1938) отправился в Цюрих с намерением увидеть Карла Густава Юнга. Он многого ожидал от встречи с восходящей звездой психоанализа, надеясь обсудить проблемы русских терапевтов. Как сообщал Юнг в письме к Фрейду, Асатиани «жаловался на отсутствие терапевтических результатов», а причину видел в «сопротивлении общества терапии». К сожалению для Асатиани, сам Юнг придерживался другого мнения: он считал источником трудностей как «несовершенное мастерство» коллеги из России, так и характер его клиентуры. Проблемы, по мнению Юнга, «лежат в русском материале, где индивиды так же плохо различимы между собой, как рыба в сети». Фрейд сделал еще менее лестное предположение: «У этого русского [Асатиани был грузин. — И.С.] есть, возможно, утопическая мечта о терапии, которая спасет мир, и ему кажется, что работа идет недостаточно быстро. Русским, думаю, особенно не хватает способности к терпеливому труду»⁸².

Но Асатиани вынес от встречи совершенно другое впечатление. Несмотря на возраст, он уже обладал жизненным и политическим опытом. Во время революционных событий он работал в клинике Московского университета и был свидетелем того, как директор, Сербский, закрыл двери перед полицией. Он хотел дать понять швейцарскому психиатру, что причина медленного проникновения психоанализа в Россию кроется не в природе «русского материала», а в отсутствии политической свободы. Асатиани так передавал своим московским коллегам разговор со швейцарским психологом: «В заключение

Юнг отметил, что психоанализ, помимо всего остального, требует известных социальных условий, которые не стояли бы в резком противоречии к отдельным индивидуумам и могли бы обеспечить личности свободное развитие. В России, где за отдельным человеком стоит определенный общественный строй, мало обеспечивающий личности свободное развитие и делающий не вполне возможным обособленное независимое существование индивидуальности, психоанализ должен наталкиваться на большие препятствия, и всестороннее его проведение представляется делом в высокой степени проблематичным»⁸³.