Классики и психиатры

Став своим в среде литературоведов, Осипов убедил многих из них в плодотворности психоаналитического подхода к литературе. Е.А. Ляцкий (1868–1942), историк и критик, писал Осипову: «По Вашему внушению, я, между прочим, занялся Фрейдом и во многом уяснил себе Вашу точку зрения»¹¹⁰. А исследователь Достоевского А.Л. Бём стал интерпретировать его произведения по примеру сновидений: так, он считал «композицию, стиль и манеру» повести «Вечный муж» близкими «психологии сновидений», а ее персонажей — проекцией личности автора. В свою очередь, Осипов поддержал «новый подход Бёма к Достоевскому», заверив, что его «положение о про-изведениях-снах… правильное и удачное» и что «весь стиль Достоевского есть стиль мечтаний, грез, сновидений, бреда, подвергнутых вторичной обработке»¹¹¹. Оба они считали, что пользуются радикально новым методом — анализом деталей, которым обычно не придается значение, но которые для понимающего взгляда многое говорят о сознательных и бессознательных намерениях автора. Посылая Осипову только что законченную статью о Грибоедове, Бём сообщает дополнительные штрихи: «Для себя я называю свой метод работы методом “мелких наблюдений”. Для каждого, кто внимательно вчитается в мою последнюю работу, будет ясно, что, хотя о Фрейде здесь нет ни одного упоминания, тем более нет ничего “сексуального”, в сущности, метод Фрейда в ней сыграл большую роль. Это именно то, что он понимал под “повседневным”, то есть мелкие оговорки и описки писателя, которые выдают с головой его творческие импульсы»¹¹². Бём называет способ своей работы также «дифференциальным методом» в литературе и выражает надежду, что кто-нибудь подведет под него теоретическую основу и покажет, насколько он еще может быть полезен. Для российской литературной критики метод «мелких деталей» был новым словом. Начиная с Белинского, критики воспитывались в традиции реализма и судили о произведениях по личности автора, а еще точнее, по тому, какой вклад тот внес в общественную жизнь и насколько сознательно относился к своему гражданскому долгу. Новый подход сближал литературу с бессознательным. По выражению Карло Гинзбурга, этот подход был сплавом психоанализа и литературной критики — анализом «мельчайших деталей», позволяющим объяснить и стиль, и мотивацию автора¹¹³.

Революция и вынужденное бегство из России вызывали у эмигрантов разные реакции: у одних — обращение к стоицизму и экзистенциализму, у других — к философии любви как абсолютной ценности и источнику возрождения. Толстовская версия христианства, над которой подсмеивались радикалы предшествующего поколения, в эпоху катастроф многим казалась единственным спасительным средством. Религиозный ренессанс начался в России еще до революции и привел, в частности, к созданию Религиозно-философского общества. После 1917 года это движение продолжалось — теперь уже в эмиграции — при участии Н.А. Бердяева, В.В. Зеньковского, Д.С. Мережковского, Льва Шестова. К ним присоединились и философы, прежде мало интересовавшиеся религиозно-этической проблематикой. Так, Е.В. Спекторский (1875–1951), после революции оказавшийся, как и Осипов, в Праге, опубликовал работу «Христианство и культура» (1925), где исследовал значение религии для самых разных областей духовной, общественной и материальной культуры — философии, науки, искусства, личности, законодательства и государства. Бывший профессор Московского университета И.И. Лапшин (1870–1950) в книге «Феноменология религиозного сознания в русской литературе» показал, что даже те, кого принято считать самыми фанатичными нигилистами 1860-х годов, включая Чернышевского, Добролюбова и Писарева, были в юности глубоко религиозны¹¹⁴.

Психоанализ обсуждался в этом контексте как еще одна теория любви. Реакции на него были, однако, разными. В.В. Зеньковский (1881–1962) — эмигрант, возглавивший Педагогический институт в Праге, — возражал против попыток выводить религиозные переживания из каких-либо других — чем, по его мнению, грешили Фрейд и Дюркгейм. В отличие от него, эмигрировавший во Францию Б.П. Вышеславцев (1877–1954) в работе «Этика преображенного эроса» толковал христианскую любовь как результат сублимации эроса. Эрос в платоновском смысле гораздо шире, чем libido sexualis, — это «влюбленность в жизнь, жажда полноты, воплощения, преображения и воскресения, богочеловеческая жажда»¹¹⁵. «Низменный эрос» можно сублимировать, если есть высшие источники сублимации, среди которых — творчество, а выше всего — Бог. Сублимация может быть полной, только если существует Живой Бог — абсолютная цель любви. Ему вторил кантианец Лосский, назвавший свою философию интуитивизмом: «Пребывание вне Царства Божия есть следствие неправильного использования свободы воли» и поэтому ведет к эгоизму и обеднению бытия. «Наивысшую ценность имеет Бог, и поэтому Он должен быть любим больше всего на свете»¹¹⁶.