Классики и психиатры

Достоевский стал объектом врачебного внимания из-за припадков, которые начались у него на каторге и от которых он лечился у доктора Яновского. После смерти писателя появилось сразу несколько его патографий. Их авторы приступали к своей теме с реверансами: как писал один из них, он осмеливался исследовать недуг Достоевского «не из особого рода научного вандализма, а, скорее, из почтения» к писателю²². В то время эпилепсия считалась признаком вырождения, и хотя тот же психиатр причислял нелюбимых им поэтов-де-кадентов к «вырождающимися», он избегал применять ту же характеристику к чтимому им писателю. «Случай Достоевского» стал пробным камнем теории вырождения и заставил психиатров изменить диагноз — вместо «дегенерации» писать о «прогенерации», т. е. отклонении в другую, положительную, сторону. Во второй главе обсуждается, как столкновение с «больными гениями» побуждало психиатров пересмотреть взгляды на болезнь.

Как и в случае с Гоголем, когда критики Льва Толстого обвинили его в недостаточной революционности, психиатры последовали за их мнением. Раздосадованный на Толстого из-за его философии ненасилия, Н.К. Михайловский назвал его блестящим писателем, но слабым и предубежденным мыслителем. Подхватившие это мнение психиатры затруднялись в постановке определенного диагноза, «находя» у Толстого то невроз, а то и «аффективную эпилепсию». В третьей главе рассказывается о том, как произведения и личность Толстого заставили психиатров пересмотреть эти ярлыки. «Случай Толстого» совпал по времени с возникновением психотерапии и психоанализа. В России некоторые идеи психотерапевтов оказались созвучны философии Толстого, и это способствовало их восприятию. Толстовская критика официальной медицины помогла молодому поколению врачей отказаться от традиционных психиатрических практик и развивать новые. «Пространством» психотерапии стали не большие психиатрические больницы, а более домашняя, интимная обстановка так называемых нервных лечебниц и санаториев. В этих изолированных от мира «светских монастырях» (как выразился П.-Ю. Мёбиус) у врачей была свобода выбора лечения, — они могли применять психотерапию или даже философию Толстого.

Четвертая глава повествует о судьбе диагноза «неврастения». Категория эта традиционно вызывала ассоциации с литературным персонажем — шекспировским Гамлетом. Но в России неврастения оказалась еще и политически окрашенным диагнозом. Российские психиатры объясняли «гамлетовскую» слабость воли у интеллигенции реакционным и репрессивным строем. Альтернативу неврастеничному Гамлету они видели в другом персонаже — Дон Кихоте. Во время революционных событий 1905–1907 годов врачи обнаружили среди своих пациентов «патологических альтруистов», похожих на героя Сервантеса. Изображая своих пациентов в образе литературных героев и объясняя причины их болезней не поражением нервной системы, а «духом времени», врачи создавали психиатрию с явным социальным акцентом.

Не обошли своим вниманием психиатры и Пушкина: писать об этой архихрестоматийной фигуре было знаком принадлежности к национальной культуре. Психиатры колебались, объявить ли им поэта здоровым или все же дать ему диагноз, и если да, то какой именно. «График» этих колебаний совпадал с празднованием юбилейных дат. В дни помпезных торжеств, связанных с пушкинскими юбилеями, врачи писали о его «идеальном здоровье». В промежутках же между этими датами они вновь упражнялись в придумывании диагноза, включая самые разнообразные аномалии психики. Об этом — в пятой главе книги.

Революция открыла дорогу множеству утопических и полу-утопических проектов, некоторые из них даже удалось реализовать. К ним относился проект превентивной, или профилактической, психиатрии, состоявший в организации сети так называемых невропсихиатрических диспансеров. Наряду с традиционными больницами, диспансеры стали основным учреждением, следящим за психическим здоровьем населения; существуют они и сейчас. Но вот о другом проекте «превентивной психиатрии» — специальных диспансерах для гениев — известно меньше. Автор этого замысла считал гениев в большинстве своем больными и плохо приспособленными к жизни в обществе и поэтому предлагал создать для них учреждения социальной защиты. Убежденный, что душевная болезнь служит катализатором таланта, он предлагал изучать и культивировать гениев в диспансерах. При желании в этих проектах можно угадать контуры репрессивной психиатрии, хотя данная тема уже выходит за рамки нашего исследования²³. Шестая глава посвящена отношениям психиатрии с литературой в послереволюционные десятилетия до начала «великого перелома».

* * *