Классики и психиатры

Этот конфликт усилил разделение российских психиатров на крепелинистов и тех, кто по-прежнему придерживался традиционного подхода, сформировавшегося во французской психиатрии. Покинувшие клинику крепелинисты сплотились вокруг журнала «Современная психиатрия», который издавал Ганнушкин со своими единомышленниками. В то время как крепелинисты искали «психологических формул» душевных болезней, франко-ориентированных врачей больше интересовали новые подходы к лечению — в том числе психотерапия. Осипов при поддержке Сербского открыл в клинике амбулаторию для приходящих клиентов, в которой практиковал с помощью психотерапии. За пять лет, до того момента, когда Осипову пришлось оставить клинику, он принял здесь сотни пациентов-«невротиков»³⁷.

Конфликт с крепелинистами, с одной стороны, помог карьерному росту Осипова, а с другой — осложнил его отношения с коллегами. Осипов даже опасался, что его научный доклад на 10-м Пироговском съезде в 1906 году будет освистан более радикальными коллегами. Однако пребывание и его самого, и Сербского в медицинском истеблишменте не стало продолжительным. В 1911 году министр образования JI.A. Кас-со, в ответ на студенческую забастовку, приказал исключить из университета несколько сот студентов. Многие профессора, включая Сербского, объявили, что, если ректор подчинится приказу, они подадут в отставку. По воспоминаниям Осипова, остановив его в коридоре клиники, Сербский сказал: «Ну, вотс! Передаю вам клинику. Я больше не приду». Однако Осипов, как и почта все другие доктора клиники, также подал в отставку — созданный земскими врачами этос еще не был забыт³⁸.

Чем дальше в прошлое уходил феномен земской медицины, тем большую ценность он получал в глазах молодого поколения. Но и вокруг других врачей, организовывавших психиатрическую помощь не только в земствах, складывалась особая аура. В особенности это относилось к Корсакову, чья ранняя смерть в 1900 году погрузила всех в траур. Осипов был членом мемориального комитета и тем самым участвовал в создании легенды о «героическом» периоде институционализации российской психиатрии. Он отдал должное не только Корсакову, но и его ученикам Баженову и Сербскому: «Блестяще образованный, исключительно остроумный, светский человек [Баженов], тем не менее, едет в провинцию и становится одним из первых, психиатров-отцов, психиатров-героев». Так же поступает и Сербский. Осипову было особенно дорого воспоминание, объединявшее его учителя психиатрии Сербского и учителя жизни Льва Толстого: психиатр откликнулся на смерть писателя лекцией о нем и поехал на похороны в Ясную Поляну с венком от клиники³⁹.

Осипов унаследовал у поколения «отцов» скорее их этику, чем сциентизм. В психиатрии его привлекала прежде всего ее философская сторона — «неразгаданность проблемы души и проблемы человека вообще»⁴⁰. От гистологии он через психиатрию сдвинулся к изучению неврозов и личности. Коллеги смотрели на Осипова как на одного из наиболее философски ориентированных врачей, любящего порассуждать о вопросах теории познания и психологического исследования. Особенно близки оказались ему взгляды неокантианцев — Вильгельма Дильтея, Вильгельма Виндельбандта и Генриха Риккерта. В 1884 году, когда естественно-научная психология была на подъеме, а лаборатория Вильгельма Вундта в Лейпциге стала местом паломничества исследователей со всего мира, Дильтей в Берлине произнес инаугурационную речь на тему «Идея описательной и аналитической психологии». Критикуя экспериментальную психологию за подражание естественным наукам и сведение психики к физиологическим процессам, он проводил фундаментальное различие между естественными науками, Naturwissenschaften, и науками о человеческом духе — Geisteswissenschaften. Объекты последних — значения, ценности, чувства и их системы, — по мнению Дильтея, кардинально отличаются от объектов естественных наук и требуют иных методов изучения. В отличие от обобщающего подхода естественных наук, науки о человеке пользовались главным образом индивидуализурующим методом. По словам Риккерта, «взятая в отношении общего, реальность становится природой, взятая в отношении индивидуального, она становится историей»⁴¹. История и другие индивидуализирующие — идеографические — дисциплины ставили в центр внимания то, что наиболее важно для человеческой идентичности, — цель, ценность, смысл.