Классики и психиатры

Так на протяжении каких-нибудь двух десятилетий значение термина «психотерапия» резко изменилось: то, что начиналось как единый метод — «лечение духа духом же», — раздробилось на множество психотерапий — конкурирующих между собой путей понимания и лечения психогенных заболеваний. Однако российские врачи, казалось, были далеки от споров о приоритетах. От участия в теоретических дискуссиях их в основном удерживала не провинциальность или географическая удаленность от европейских центров психиатрии. Российские медики были достаточно осведомлены о том, что происходит на Западе, — окончивших курс врачей университеты посылали за границу для усовершенствования, и многие будущие психиатры стажировались у Шарко, Бернхейма, Дюбуа, Блейлера, Фрейда и других западных звезд. Скорее дистанция по отношению к бушевавшим на Западе дискуссиям, своего рода выжидательная позиция были продиктованы потребностями их практики. Стремясь использовать все доступные методы лечения, частнопрактикующие врачи рассматривали разные направления психотерапии не как конкурирующие между собой, а как взаимодополняющие. В.М. Бехтерев «всегда держался того мнения, что во взглядах на различные формы психотерапии не должно быть какой-либо исключительности. Каждый из методов психотерапии имеет свою почву приложения и не может быть признан универсальным». Б.С. Ц)ейденберг с симпатией цитировал слова своего немецкого коллеги Оскара Фогта: «Нельзя превращать гипноз, убеждение, внушение, психоанализ в самостоятельные терапевтические области, это только отдельные способы общего метода лечения — психотерапии»⁷⁸. Осипов обосновывал это тем, что каждая из концепций дополняет другую: психоанализ, например, восполняет недостаток рациональной терапии, которой не хватает анализа. Врач должен сам выбрать для каждого пациента конкретный метод лечения, а не превращаться в приказчика в лавке, предлагающего покупателям свой товар: «гипноз, Дюбуа, Фрейд, Оппен-гейм?»⁷⁹. А детский психиатр О.Б. Фельцман сообщал, что не нашел большой разницы между Дюбуа и Бернхеймом во время визита к каждому из них. Сам он тем не менее предпочитал рациональную терапию на том основании, что она, «по крайней мере, безвредна»⁸⁰.

Как и большинство практиков, Осипов считал, что для успеха лечения важен прежде всего контакт с пациентом, теплые отношения и эмоциональная терапия — вроде той, какая помогла Наташе Ростовой: больная поправилась не от лекарств, а от любовной атмосферы в доме и, главное, открывшейся вдруг возможности снова любить⁸¹. Не беспокоясь о терминологии, Осипов использовал слова «рациональная», «эмоциональная» и «этико-философская терапия» как синонимы. Его критерием было, берет ли та или иная концепция в расчет душу больного, обращается ли к его внутреннему миру и ценностям или же считает пациента пассивным объектом воздействий. Хорошая психотерапия нацелена на побуждение больного к поиску своих ограничений и возможностей, к ясности и честности перед самим собой. Поэтому она, как и учение Толстого, — может быть названа «этико-философской».

Осипов не был единственным, кто заметил связь психотерапии с философией Толстого: по мнению его коллеги Грейден-берга, цель «нравственной психотерапии» — «способствовать духовному возрождению человека, восстановлению самого высокого и драгоценного в нем — его личности»⁸². В духе Толстого, А.И. Яроцкий (1866–1940) противопоставил медикаментозному лечению «аретотерапию», от греческого «арете» — добродетель. В книге «Идеализм как физиологический фактор» он писал о терапевтической ценности идеалов и высоких стремлений, без чего «стерлось бы какое-то ни было различие между медициной и ветеринарией». Не все, однако, приняли такую психотерапию, как не все одобряли ее связь с философией Толстого. Психиатр Н.А. Юрман писал о «необоснованных утверждениях» Дюбуа и Яроцкого, «которые в прививке положи-тельно-альтруистических наклонностей и стремлений видят единоспасительное средство, явно повторяя при этом, только в научных формах, морализирующие проповеди таких противников науки и медицины, как Толстой»⁸³.