Классы наций

Если, согласно политологу Николаю Злобину, Путин является сегодня самым раскрученным российским брендом[71], то имя этого бренда – российский Джеймс Бонд: «шпион», обладатель черного пояса по дзюдо, супермен со стальными нервами и мускулами. Бонд бесстрашен, его тело «машинизировано», а эмоции контролируются и подчинены разуму. На снимках, которые расходятся по медийному пространству, Путин появляется в кабине самолета, на снегоходе, в спортзале, на борту вертолета, за рулем внедорожника, на горных лыжах. Американские дипломаты, свидетельствует Wikileaks, сравнивают его с голливудским Бэтменом[72].

Существует мнение, что причина популярности и даже канонизации Владимира Путина в том, что он воплощает новый тип российской мужественности[73]. «Новый» мужчина – не пьяно-брутальный герой российской «национальной охоты/рыбалки», не пассажир электрички Москва – Петушки, не советский интеллигент, бегущий свой бесконечный осенний марафон, не ульяновский председатель партхозактива – но волевой, целеустремленный, холодный представитель класса эффективных менеджеров. Однако настоящая причина популярности того образа, которым «играет» с помощью СМИ Путин, в том, что его качества являются представительской частью проекта национального строительства или государственничества, разрабатываемого российской властью. Если под национализмом (как идеологией, так и практикой) понимать возникший в конце XVIII века в Европе проект национального государства с сильной централизованной властью, то связь между ним и нормативной мужественностью кажется очевидной. Сильное национальное государство осуществляет политическое насилие и опирается на мощные военные институты; политическая же категория «национального гражданства» мыслится как право тех, кто носит оружие и защищает patria. Эти «мужские» категории – гражданство, милитаризм, насилие – выстраиваются вокруг «мужских» институтов (армии, властной вертикали, разведки) и «мужских» практик (войн, революций, государственного насилия, большого олигархического бизнеса). В государственническом проекте вырабатывается соответствующий тип мужественности политической элиты, пребывающей на службе отечеству.

К такой нации трудно приложить розановское определение России как женщины, вечно ищущей жениха, главу и мужа. Она хочет видеть себя «такой, как Путин» – сильной страной, с которой считаются в мире. «Россия поднимается с колен» было любимым лозунгом середины нулевых. Сильную страну репрезентирует сильный мужчина. Мужской идеал, воплощаемый Путиным (и его «когортой») и институционализированный в таких структурах, как ФСБ и ГРУ, включает нормативные качества гегемонной маскулинности и коды мужской чести. К ним относятся сила воли, независимость, достоинство, внешняя храбрость и хладнокровие, дисциплина, спортивность как состояние тела и дух соперничества, настойчивость, любовь к риску и приключениям (слалом, дзюдо, гонки на снегоходах, ралли по Сахаре и т. д.), а также сексуальная мощь – мирный аналог героизму на поле боя. Агент 007 «и по этой части» должен быть чемпионом, особенно в условиях происходящей тотальной сексуализации политики, о которой говорит философ Славой Жижек в эссе о Сильвио Берлускони[74]. Показательна реакция российского лидера на скандал, разыгравшийся после обвинения израильского президента Моше Кацава в изнасиловании, о чем писала газета «Коммерсантъ»:

«Владимир Путин после этого, очевидно, решил, что микрофоны выключены (пресса уже покидала зал), и произнес следующее:

– Привет передайте своему президенту! Оказался очень мощный мужик! Десять женщин изнасиловал! Я никогда не ожидал от него! Он нас всех удивил! Мы все ему завидуем!»[75]

Этот эпизод с его прославлением мужской сексуальной мощи иллюстрирует связь мужского статуса с символическим обладанием женщинами. Метафорой «мужественной» нации может быть милитаризованное братство, блестяще описанное Владимиром Сорокиным в «Дне опричника». Акт коллективного (гусеницей) совокупления в бане под началом опричного «бати» – не гомосексуальная оргия, как это часто интерпретируют, но клятва солидарности мужской фаланги: сильная государственная власть и структура мужского господства подпитывают и символизируют друг друга. Герой романа верой и правдой служит отечеству: от имени государственной власти убивает впавшего в немилость вельможу, разоряет его дом, отправляет в приют детей и насилует жену (уже вдову), запечатывая смертную кару символическим актом мужского превосходства. Ничего личного: женщина является инструментом в мужской игре. В антропологии существует термин «обмен женщинами»: в примитивных обществах, когда социальная структура создавалась посредством брака и обмена дарами, женщина, передаваемая отцом будущему мужу, являлась даром, «каналом связи» между кланами, в результате чего – на основе обладания женщинами – вся социальная организация выстраивалась как структура мужского господства[76].