Клаудиа, или Дети Испании. Книга первая

– Ах, милая Клаудита, никогда я не забуду тот день, когда к нашей отаре подкрался волк. Мы с Мануэлито как раз обсуждали, кем лучше всего стать, когда вырастем. И вдруг на краю стада послышался шум, овцы отчаянно заблеяли, как обычно всегда бывало, когда они чуяли какую-то опасность. И тогда, как сейчас помню, Мануэлито молнией вскочил на коня и во весь опор помчался к отаре, даже понятия не имея, что там происходит; отчаянный он был парень! Я кричал вслед, что там, наверняка, волки, что лучше ему не лезть туда, но он, похоже, меня даже не слышал. Уже в следующее мгновение я увидел, как конь его, которого Мануэлито называл – мой Бабьека[16], заржал и в свечку, а с губ так и летит пена – от ужаса, значит. Я упал на колени и стал молиться Господу, чтобы он защитил Мануэлито. И так я стою на коленях, молюсь, а одним глазом все смотрю и вижу, как отчаянно рвется Бабьека, и как упрямо Мануэлито все подает и подает его вперед на ощерившегося волка, а сам раскатисто стреляет в воздухе кнутом, – тут падре Челестино на мгновение отвлекся от повествования, и лицо его на мгновение озарила устремленная в какую-то бездонную глубину прошлого улыбка. – Это было у нас тогда особым шиком, пускать волну на длинном пастушьем кнуте, из-за чего кончик смыкался с таким звуком, будто кто-то неподалеку стрелял из пистоли. Словом, там разгорелась настоящая битва, и мне было ужасно страшно и за Мануэлито, и за коня. Не знаю, чем бы все это и закончилось, но с другого конца поля со страшным лаем примчались два наших волкодава. Тоже, надо сказать, были собаки! Сущие звери! Волк дал деру, да так, что псам и не догнать. Они скоро вернулись, языки на боку, но целехонькие, без всяких следов битвы. Мануэлито еще даже не успел успокоить своего Бабьеку и все стоял и гладил его, обняв за шею. А я бросился к нашим собачкам и стал обнимать и благодарить их.

И потом я еще долго спрашивал у Мануэлито:

– Неужели тебе совсем не было страшно?

А он мне все время твердил:

– Нет. Я и не думал об этом. Ведь надо было поскорее прогнать наглеца. Только потом, когда я уже стоял, обнимая коня, меня так заколотило, что я успокаивал скорее себя, чем Бабьеку.

А вскоре после этого случая Мануэлито вслед за старшим братом уехал в Мадрид и там поступил в королевскую гвардию, а я отправился учиться к святым отцам в монастырь тринитариев[17]…

Маленькая Клаудита, подперев тонкой ручонкой голову, слушала рассказ святого отца, смотрела, как пляшут пылинки в мутных лучах каморки церкви Иеронима и представляла себе сказочного принца. Она часто мечтала о том, что однажды он каким-нибудь чудом узнает о существовании бедной маленькой девочки и на своем горячем Бабьеке приедет за ней в их нищую Бадалону. Но урок заканчивался, чары рассеивались, и девочка снова возвращалась в размеренную жизнь глухой провинции, где царили тишь да гладь, да божья благодать, а также святая инквизиция и могущественный коррехидор[18].

* * *

В то зимнее утро Клаудита проснулась от холода раньше обычного. Донья Гедета еще спала, выводя носом почти чарующую мелодию. За ставнями синел призрачный рассвет, и девочка подумала, что успеет сама сбегать к Франсине, чтобы дать своей бедной наставнице поспать еще хотя бы лишние полчаса. Бесшумно одевшись, Клаудита выскользнула на улицу, но, к ее удивлению, улицы, несмотря на столь ранний час, оказались полны народа. На каждом углу собирались кучки людей, мелькали пестрые юбки женщин и голые икры мужчин. По воздуху плыл невнятный гул, скоро сменившийся колокольным перезвоном с обеих церквей. Запыхавшаяся девочка вбежала в лавку, набитую покупателями до отказа.

– Вот до чего довела этих французов склонность к болтовне! Мы, испанцы, молчим, зато уж никогда не позволим себе подобного! – громче всех разглагольствовал сапожник Реквехо, потрясая номером «Газеты», которая раз в неделю прибывала в Бадалону из столицы. – Вы только послушайте, до чего дошли эти лягушатники! – С негодованием в голосе обращался к стоящим в очереди людям умевший читать сапожник. – Казнили своего короля!

– Поднять руку на помазанника Божия! Само небо покарает их, – в суеверном страхе крестилась старая донья Марианна, работавшая на монастырской кухне.

– Что там небо, я слышал, наш новый фельдмаршал собирается объявить Франции войну, – вступил в разговор какой-то заезжий ремесленник.

– Да, ну?!

– Провалиться мне на этом месте! Да разве их католические величества потерпят такое надругательство над своими родственниками?! Ведь эти безбожники вот-вот казнят и королеву!

– Неужели они и на королеву поднимут руку? – с еще большим рвением принялась креститься донья Марианна.

– С этих извергов все станется. Они и дофина запросто казнят.

– Да что ты! Он ведь совсем еще мальчик!

– А им то что? С этой своей теткой гильотиной они совсем озверели. Скоро друг другу начнут головы рубить.

– Воистину, воистину Бог покарает их! – молилась донья Марианна.

– Ну, наши им теперь зададут трепку, – довольно загудели молодые парни, которые вошли в лавку, привлеченные возбужденными голосами.