Клаузевиц

Отношение Гнейзенау к Блюхеру было проще в том смысле, что Гнейзенау не только полностью вершил все оперативные и тактические дела, но и наблюдал за достоинством поведения старого малограмотного рубаки, вознесенного партией реформы на пост мирового значения. Отношения Блюхера к Гнейзенау очень красочно выделяются в следующем эпизоде, приводимом Дельбрюком, как совершенно достоверный факт. В 1814 году, при наступлении на французской территории, Блюхер со своим штабом разместился в богатом поместьи наполеоновского генерала. Управляющий имением роскошно сервировал обед штаба. У Блюхера разгорелись глаза на массивное художественной работы серебро, которым был украшен обеденный стол, и он сказал, что французские генералы, разгуливая по Германии, не стеснялись захватывать с собой ценные вещи и потому у них дома такая роскошь, а вот он, Блюхер, командует с отличием армией, но не может подать при приеме гостей такого серебра. Это, в конце концов, так возмутительно, что превосходит предел его, Блюхера, терпения. Поэтому он приказывает своему адъютанту после обеда немедленно запаковать все серебро в доме и приобщить к его вещам. Гнейзенау, слушая эту тираду, постепенно краснел, но затем вскочил: «Как не стыдно вашему превосходительству отдавать такое распоряжение!» Блюхер, получивший подобное замечание перед лицом всего штаба, заволновался: «Ну, ну, пожалуйста, не грубите вашему командующему армией; а впрочем, если вы это так близко принимаете к сердцу, пусть все серебро останется здесь, чорт с ним». Клаузевицу не пришлось остаться в составе штаба Гнейзенау, на театре, где решалась судьба Наполеона. Формирование русско-германского легиона, в списках которого числился Клаузевиц, было закончено.

Александр I отозвал Клаузевица на должность начальника штаба корпуса Вальмодена, в который с другими контингентами, входил этот легион. Корпус Вальмодена выполнял задачу обсервационной армии— наблюдал за сильным корпусом Даву, сосредоточившимся в Гамбурге. Эта второстепенная задача была совершенно не по сердцу Клаузевицу. «Эта армия представляется мне лягавой собакой, делающей стойку перед стаей куропаток. Если охотник не явится, куропатки могут быть спокойны. Легко может случиться, как рассказывает Мюнхгаузен[19], что собака будет так долго стоять, а куропатки — сидеть, что на следующий год удастся разыскать только их скелеты друг против друга».

В то время, когда разыгрывались решительные события осенней кампании 1813 года у Дрездена и Лейпцига, Клаузевиц вынужден был «делать стойку» на Даву в Гамбурге, а в момент похода союзников в 1814 году на Париж — блокировать крепости в Голландии и Бельгии. Мысленно Клаузевиц был со своим другом Гнейзенау на главном театре военных действий.

Относительно продолжительного маневрирования перед сражением под Лейпцигом Клаузевиц писал Марии: «эта война должна закончиться, как вертящееся огненное колесо фейерверка, сильным взрывом изнутри, в течение которого в один момент сгорят все огни».

Перед вторжением во Францию Клаузевиц пишет Гнейзенау о необходимости форсирования Рейна и развития операций без какого-либо перерыва вплоть до заключения мира, до Парижа включительно. «Все, что можно было возразить против вторжения во Францию, вплоть до Парижа, звучит теперь фальшиво и не соответствует обстановке. Наши армии будут только на полпути, когда разразятся заговор в Париже, бунт во французских войсках, восстание провинций, и будет не трудно обеспечить два устоя длительного мира — самостоятельность Голландии и Швейцарии».

Таким образом, в этот решительный год войны с Наполеоном Клаузевицу фактически приходилось удовлетворяться созерцанием издалека. Он писал Гнейзенау: «часто мне приходилось дрожать за успех в целом. Не всегда я был достаточно осведомлен, чтобы следить за отдельными нитями оперативной ткани и правильно оценивать слабые места. Однако, вы знаете, что я достаточно искушен в прусской государственной мудрости и берлинских фокусах, и, конечно, не допускаете, что я мог быть обманут газетной мишурой, подобно покупателю, которому спускают вылощенный, но недоброкачественный товар».

Будущее озабочивало Клаузевица. Расходы по русско-германскому легиону покрывались Англией, но состав его — эмигранты и дезертиры из войск различных немецких государств — чувствовали себя бездомными, осиротелыми детьми. Что с ними будет при заключении мира? Не захочет ли одно из возрожденных немецких государств или Голландия признать этот легион за ядро своей армии? Вопрос разрешился при заключении мира включением русско-германского легиона в прусскую армию, о чем усиленно хлопотал Гнейзенау. Автоматический переход Клаузевица из русской армии в прусскую был подтвержден королевским приказом 11 апреля 1814 года.