Клавдий. Нежданный император

Клавдий также интересовался судьбой рабов. И тут тоже следует разрушить кое-какие стереотипы. Рабство вовсе не было наихудшим из возможных состояний для человека. Не вдаваясь в подробности, скажем, что рабы были разные. Чем быть жалким свободнорожденным, представителем того, что Тацит называл plebs sordida (грязной чернью), вынужденным заниматься поденной работой ради пропитания, лучше быть образованным рабом, воспитателем детей своего хозяина; доверенным рабом, управляющим поместьем, или императорским рабом, руководящим административной службой. По меньшей мере такие люди ели вдоволь и могли надеяться на освобождение с «выходным пособием», на которое можно было неплохо устроиться. Некоторые, кстати, преуспевали в жизни и порой сколачивали колоссальное состояние. Вольноотпущенник зачастую предпочитал остаться в услужении у своего хозяина и по-прежнему выполнять привычную работу: что плохого в стабильном трудоустройстве… Свободнорожденные охотно сделались бы рабами богатого человека, чтобы обеспечить себя и свою семью. Конечно, в жизни множества рабов не было ничего завидного, особенно в сельской местности. Но нельзя забывать, что «качество жизни» зависело не только от социального статуса свободного человека. Свободы без хлеба не существует — ни сегодня, ни вчера.

Вот только раб, юридически уподобляемый вещи, мог быть убит или брошен своим хозяином, если становился для него бесполезен. В самом Риме больных или не способных к труду рабов «выставляли» (expositio) на острове Эскулапа (ныне остров Тиберина). Смысл expositio заключался в том, что человека, ранее полностью находившегося в чьей-то власти, покидали в общественном месте, чтобы при желании его мог кто-нибудь подобрать. Не признанные отцами новорожденные подвергались той же участи. Клавдий издал эдикт, в котором заявил о своем решении: любой выставленный таким образом раб обретает свободу и в случае выздоровления уже не считается собственностью бывшего хозяина. С другой стороны, если владелец вздумает убить больного раба, его будут судить за убийство. Это второе положение, наверное, самое важное: впервые умерщвление раба хозяином расценивалось как преступление. И в этот раз реформа, проведенная нашим императором, прекрасно вписывалась в эволюцию нравов. На протяжении почти целого столетия положение рабов улучшалось — если не де-юре, то де-факто — под влиянием философии, считавшей филантропию первым долгом человека. Сенека красноречиво говорит об этом в 47-м письме Луцилию, полностью посвященном отношениям между хозяином и рабом. Свою мысль он выражает такой фразой: «Обходись со стоящими ниже так, как ты хотел бы, чтобы с тобою обходились стоящие выше». Благодаря Клавдию началась наконец и эволюция права. Она уже не остановится: Нерон позволит рабу подавать жалобу на несправедливость со стороны хозяина, Адриан отнимет у хозяина право убить своего раба, а Антонин Благочестивый разрешит уголовное преследование за убийство.

Разумеется, у эволюции нравов в отношении женщин и рабов были свои границы. При всей широте взглядов на сексуальность половая связь свободной женщины с чужим рабом вызывала негодование. Именно с чужим, поскольку своих рабов госпожа, как и господин, могла использовать как пожелает. Кстати, удовлетворять господина, госпожу или обоих сразу входило в обычные обязанности прислуги. В «Сатириконе» Петрония богатейший вольноотпущенник Трималхион рассказывает, что во времена рабства 14 лет был «женщиной» своего хозяина. А что, обычное дело: «Ничего тут постыдного нет — хозяйский приказ». Одновременно он был еще и любовником хозяйки: «И хозяйку ублаготворял тоже. Понимаете, что я хочу сказать». Наказание в данном случае было чисто домашним, если только хозяин не обижался на шашни своей жены со своим эфебом: «Помереть мне на этом месте, если я в свое время не игрывал с хозяйкой, да так, что “сам” заподозрил и отправил меня в деревню».

И если домашние заигрывания оставались без последствий, то совсем другое дело, когда свободная женщина приставала к рабу соседа. Социальные отношения, воспринимаемые здесь как соотношение сил, менялись на противоположные: теперь уже не хозяйка приказывала рабу, а раб повелевал свободной женщиной, вместо того чтобы служить своему хозяину. Клавдий отреагировал на подобное безобразие постановлением сената от 52 года: женщина, повинная в такой связи, сама становилась рабой. На первый взгляд эта мера кажется слишком строгой. Но если приглядеться, то заметно: законодатель грозит пальцем, но не более того. Чтобы женщина утратила свободу, владелец раба должен был трижды воспротивиться этой связи, а магистрат — издать после этого декрет, отдающий провинившуюся владельцу. Понятно, что такое случалось крайне редко, а может и никогда. Кроме того, владельцу, который действительно хотел оборвать роман, вовсе не требовалось обращаться в суд: достаточно было поколотить раба или услать его в деревню, как поступил хозяин с Трималхионом.