Клавдия Шульженко: жизнь, любовь, песня

Почти все политики полагают: для того, чтобы объединить народ, нужна война. Самый свежий пример — Чечня. Однако в нашу задачу не входит философствовать на тему — можно ли было избежать войны. Умные люди говорят, что история не имеет сослагательного наклонения. Однако я против подленьких измышлений и мерзких выкладок с логарифмической линейкой некоторых беспринципных писателей, которые пытаются возвести напраслину на солдат, защищавших Родину, пытаются превратить Великую Отечественную войну в интригу двух гениальных маньяков — Сталина и Гитлера…

Да, эта война объединила весь народ. И большинство людей все еще продолжало оставаться в заблуждении. Моя мать, женщина отнюдь не сентиментальная, бегала в библиотеку переписывать стихи К. Симонова «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…». А отец, уже будучи в окружении под Смоленском, писал письма, что скоро вернется домой, ибо в ноябре враг уже будет разгромлен…

Участие Шульженко в войне сделало ее поистине всенародно любимой певицей. Она стала великой представительницей великого народа. Но путь этот был невероятно тяжел, трагичен. Она прошла его достойно.

Впрочем, обо всем — по порядку.

Что петь, как исполнять, какой репертуар — все это необходимо решать сразу, мгновенно. Естественно, в основе были довоенные песенки, и их Клавдия Ивановна поначалу очень стыдилась.

Менялись представления о ценностях, иными становились точки отсчета. Однако выяснилось, что недостаточно надеть гимнастерку и сапоги, чтобы быть ближе и понятней своим слушателям, зрителям на передовой, которых, возможно, через несколько часов уже не будет в живых. Шульженко поняла это очень быстро. На одном из первых концертов у летчиков ее попросили, чтобы она выступала в своих обычных платьях, как до войны. Оказалось, что песенки с военной тематикой не очень пользуются успехом, а «лирика», где особенно была сильна Шульженко, воспринималась горячо и взволнованно. Она лишний раз убедилась в правильности своего творческого выбора, того выбора, за который ей всегда попадало и, увы, будет попадать.

Бомбежки стали настолько регулярными, что, страшно сказать, ленинградцы начали привыкать к ним. Осень 41-го выдалась на редкость холодной. Гоша заболел корью. Ночью немцы бомбили город по 4–5 раз. И каждый раз Шульженко с больным сыном спускалась в бомбоубежище. Коралли обратился с просьбой к начальнику Дома Красной Армии, чтобы им выделили какой-нибудь подвал. Тот предложил помещение бывшей бухгалтерии в Доме. Туда и перебрались Шульженко с Коралли и больным сыном, прихватили старенького хворающего отца Клавдии Ивановны — Ивана Ивановича. В этом подвале Дома Красной Армии они прожили до середины 1943 года, когда переехали в Москву.

Началась блокада. Стояли совершенно невероятные морозы. Город голодал. А концерты джаз-ансамбля проходили ежедневно по нескольку раз в день, и даже по ночам. Да, это было невероятно тяжело, но это и было спасение для музыкантов, ибо они получали армейский паек, и многие, недоедая, большую часть оставляли для своих родных. Для скрипача Тимофеева это кончилось трагически — он умер от истощения. Большинству современных читателей сегодня трудно представить, как это можно выступать вблизи передовой, зачастую слыша свист пуль и разрывы бомб. Замечательно однажды сказал поэт Михаил Светлов. Его спросили, что он чувствовал, читая свое стихотворение, когда началась бомбежка. Он ответил: «Я понял, что стихотворение слишком длинное».

К сожалению, Шульженко нигде не оставила свидетельств о своих личных переживаниях, о страхе, о надежде и беспомощности, обо всем том, что на тебя наваливается, когда ты глохнешь от разрывов бомб, и кажется, что сейчас расколется земля. Она везде говорила о героизме, о боевой дружбе фронтовиков, скромно избегая подробностей о своей персоне.

А приходилось ох как несладко!

На Новый, 1942 год артистам выдали по бутылке красного вина. А закуски — никакой! Вместо закуски им показали американский фильм «На крыльях славы». В огромном зале Дома Красной Армии, где было ничуть не теплее, чем на улице, музыканты хмуро смотрели на сытых, улыбающихся парней и гладких женщин, которые то и делали, что ели. Голодный цепкий взгляд рассматривал, что стояло на столах у персонажей этого весьма посредственного фильма, взгляда отвести от стола не было никакой возможности. Коралли хотел прекратить просмотр, а Семенов слабо возразил, мол, посмотрим хоть на еду, черт с ним с фильмом. После фильма Владимир и Клавдия вместе с Лешей Семеновым и еще несколькими музыкантами злые, голодные вернулись в квартиру-бомбоубежище. Дальнейшие события вспоминает В. Ф. Коралли: