Клеа

Брат Осел, давай-ка проследим этапы становления европейского художника от «трудного ребенка» до «истории болезни» и от «истории болезни» до самого заурядного нытика! Он поддерживал в душе старушки Европы искру жизни тем, что умел ошибаться и вечно трусил: вот в чем была его роль! Нытик Западного Мира! Нытики всех стран, соединяйтесь! Однако, чтоб не показаться циничным или, Боже упаси, пессимистом, поспешу оговориться — я полон надежд. Ибо всегда, в любой миг, есть шанс, что художник споткнется о Великий Намек — другого имени не выдумал пока! Когда бы это ни произошло, он мигом обретет штатную должность творческого оплодотворителя; но никогда сие не произойдет в полной мере, так, как должно, доколе не случится чуда на земле — Идеального Содружества имени Персуордена! Да-да, в это чудо я верю. Наше собственное существование в качестве артистов, художников — главный аргумент в его пользу! Тот самый акт изречения «Да»[107], о котором написал твой любимый здешний поэт, — помнишь, ты показывал мне перевод? Сам факт рождения художника подтверждает его правоту опять и опять, в каждом новом поколении. Чудо здесь, чудо ждет, на льду покуда, так сказать. В один прекрасный день оно процветет: и вот тогда художник вдруг станет взрослым и примет на себя в полной мере ответственность перед людьми и перед корнями своими, и в тот же миг народ поймет его особенную значимость и ценность и признает в нем нерожденного своего ребенка, дитя-Радость! Я верю, так и будет. До тех же пор ходить им, как борцам по кругу, выискивая друг у друга слабые места. Но когда он придет, великий, ослепительный миг озарения, — только тогда мы сможем жить без всяких социальных иерархий. Новое общество — совсем непохожее на все, что мы сейчас в состоянии представить, — сложится вокруг маленького белого храма дитяти-Радости. Мужчины и женщины сойдутся к нему, и по законам протоплазмы вырастет деревня, город, столица! Ничто не стоит на дороге Идеального Содружества — кроме тщеславия и лености художника в каждом поколении и в народе и слепой готовности потакать своим слабостям. Но будь готов, будь готов! Чудо грядет! Оно здесь и там, и нет его нигде!

Восстанут великие школы любви, знание чувственное и знание интеллектуальное протянут друг другу руки. Человека, прекрасное животное, выпустят из клетки и вычистят за ним культуру — грязную солому — и утоптанный навоз неверия. И человеческий дух, излучая свет и смех, попробует ногой зеленую траву, как танцор — покрытие сцены; он научится жить в мире и согласии с разными формами времени и детей отдаст на воспитание миру стихиалий — ундин и саламандр, Сильвестров и сильфов, вулканов и кобольдов, ангелов и гномов.

Именно так, расширить сферу чувственного познания, чтобы она охватила и математику, и теологию: лелеять интуицию, а не давить ее. Ибо культура означает секс, знание корней и знание корнями, там же, где способность эта разрушается или уродуется, ее производимые, вроде религии, восходят в карликовых либо искривленных формах — и вместо мистической розы мы получаем приевреенную цветную капусту, как мормоны или вегетарианцы, вместо художников — скулящих сосунков, вместо философии — семантику!

Энергия секса и энергия созидания идут рука об руку. И то и дело перетекают друг в друга — солнечная сексуальная и лунная созидательная в извечном своем диалоге. Вдвоем они оседлали змеиную спираль времени. Вдвоем обнимают весь спектр человеческих мотивов и целей. Истину можно сыскать только в наших собственных кишках — истину Времени.

«Совокупление есть лирика толпы!» Да, точно так, но и великий университет души — университет без средств к существованию покуда, без книг и даже без студентов. Нет, студентов все же горстка наберется.

Как прекрасна отчаянная борьба Лоренса: освободить свою природу, от и до, разбить оковы Ветхого Завета; он сверкнул на небосклоне бьющимся могучим белым телом человека-рыбы, последний христианский мученик. Его борьба есть наша борьба — освободить Иисуса от Моисея. На краткий миг это казалось достижимым, но святой Павел восстановил утраченное равновесие, и железные кандалы иудейской тюрьмы навсегда сомкнулись на растущей душе. Но ведь в «Человеке, который умер» он ясно дал нам понять, как обстоит дело, что именно должно было означать пробуждение Иисуса: истинное рождение человека свободного. Где он? Что с ним стало? Придет ли он когда-нибудь?