Клей

Наконец-то все проснулись. София удивлена, но скорее приятно, когда обнаруживает рядом с собой Оливера. И хотя она понимает, что это опасные и тяжёлые испытания, втайне ликует. Её движения теперь усложняются, ведь теперь у неё свободна только одна нога. Рыжий, уже привыкший к своему новому положению, ограничивающему движения, кажется, впал в апатию, и ему на всё наплевать. Лишь иногда в нём просыпается агрессия, которую он, не стесняясь, выливает на окружающих, потом снова замолкает, будто впадает в ступор. Зато Сандра чувствует себя немного свободнее. Сейчас нет рядом этой противной, гадкой, подлой Динары, лишь на ягодице остаток от её руки даёт о себе знать зудом. Мария исполнена нежностью к Мигелю. Теперь, когда его Динары нет, она считает себя обязанной заботиться об этом слабеньком, несчастном мужчинке, как будто получила его в наследство или по эстафете. А сам Мигель грустит, переживая утрату своей подруги и прежнего привычного образа жизни. Перед ним мучительные экзистенциальные вопросы, так что он пока забыл об идее избавления от Марии. Общая атмосфера страха стала настолько привычна, что уже не ощущается. Сделав все утренние дела и позавтракав остатками вчерашнего ужина, участники группы располагаются на диване, кроме Мигеля и Марии, которые остаются у стола, так как Мария всё ещё не может оторваться и жадно запихивается, пытаясь наполнить себя до отвала, собирая оставшиеся крошки и кусочки со стола.

– Мигель, как ты? – спрашивает его София.

– Да уж, не лучшим образом. Да что про меня говорить? Здесь всем несладко, – отвечает осунувшийся Мигель. – Меня убивает мысль, что в жизни это только со мной происходит. Мои женщины всегда от меня уходят. Одна ушла с другим мужчиной, эта, вообще, умерла. Ещё другие были, всё та же история повторялась.

– А ты не хочешь рассказать нам историю из детства, которая произвела на тебя впечатление? Или просто расскажи что хочешь, – предлагает Оливер.

Мигель молчит в раздумье. Все остальные тоже молчат. Мария, сидя рядом, дожёвывает булочку. Молчание затягивается. Наконец тишину нарушает голос Мигеля, идущий из глубины. Тихий, глухой, как эхо, почти безжизненный.

– Как-то из садика меня забрала старшая сестра, хотя должна была прийти мама, как обычно. Но мама в последнее время всегда опаздывала, и я часто оставался в садике, пока всех детей не разбирали. И вот, сестра пришла за мной, – Мигелю сложно говорить, его голос то и дело прерывается, он повторяет фразы по нескольку раз, запинается. – Вот. И когда мы шли, сестра сказала, что мама нас бросила, ушла к другому дяде. Мне тогда всего пять лет было, и я не понял, как это, и спросил об этом. Она ответила: «А вот так. Мама нас больше не любит, и мы ей больше не нужны. Но ты не расстраивайся, у тебя есть я, и у нас есть папа». Видимо, в тот момент я был в шоке и не поверил, что такое вообще возможно. Однако мама не пришла ни в этот день, ни в другой. Она больше не появилась никогда. И, наверное, умерла, потому что говорить о ней было табу, и мы все молчали. Папа стал употреблять наркотики. Я тогда уже подрос, и мне было десять лет. По утрам я часто видел валяющийся шприц с кровью. Сестра жила то с одним парнем, то с другим. В перерывах возвращалась домой, и в это время я был для неё грушей, по которой она периодически лупила. Я думаю, уже так просто, чтобы набить руку. Я никогда не плакал и сдачи тоже никогда ей не давал. Я её боялся и в то же время думал, что хоть она меня любит. Папа почти всегда был под кайфом. А в период ломки от него лучше было держаться подальше. Потому что тогда я опять был грушей, только мне влетало уже от него. Вообще, я был козлом отпущения, как мне казалось. Отец всегда говорил, что я чмо, убожество. Всячески помыкал и издевался надо мной. Он любил только сестру, я это видел и чувствовал. Видно было, как он смотрит на неё глазами, полными обожания. Но я думал, что я мужчина, и мне это необязательно. Тем более отец всегда говорил, что мужчине плакать стрёмно, тогда он не мужчина, а баба или тряпка. И когда слёзы подкатывали к горлу, и трудно было их сдержать, я начинал громко смеяться, чем ещё больше бесил отца. У нас с ним была просто война. Однако надо отдать должное моей сестрёнке. Несмотря на то, что она меня периодически била, это было терпимо, а потом она сразу остывала, обнимала меня, даже иногда просила прощения и покупала всё, что бы я ни захотел. И заступалась перед отцом. За это я ей очень благодарен.

– И ты усвоил для себя: бьёт, унижает – значит, любит. Похоже, как и у меня, – предполагает Сандра.

– А что ты чувствовал тогда и сейчас? – спрашивает София.