Клейменные одиночеством

Деревня оказалась довольно большой для этих диких мест — не меньше пятидесяти дворов; даже трактир имелся. Но сейчас здесь царили неестественная тишина и запустение. Главная улица выглядела жалко и уныло: не носилась с веселым смехом ребятня, не квохтали куры, не тявкали собаки. Только угрюмая баба, понурив плечи, вела на веревке тощего нувара. Животное мотало башкой с тяжелыми роговыми наростами на лбу, жалобно помыкивало, но покорно брело за хозяйкой. Крестьянка посмотрела на меня потухшими глазами, плюнула под ноги и ускорила шаг, грубо дернув несчастную скотину, решившую было пощипать чахлую травку. Что ж, на теплый прием я и не рассчитывал. Мой знакомец распрощался со мной у своего жилища, указав направление, в котором следует двигаться, и добродушно пожелал удачи.

Дом Ирвина я узнал сразу, хоть и видел впервые: если все остальные строения окружали пожухлые, но все еще живые деревья, то вокруг этой избы растительность была уже мертва. Черная паутина сухих суковатых ветвей четко выделялась на фоне свежеокрашенных в теплый желтый цвет стен, нарядной черепицы и ясного неба. Потрескавшуюся почву покрывал тонкий слой праха — все, что осталось от травы. У невысокого плетня хищно топорщил шипы труп розового куста. Еще немного, и он тоже рассыплется пеплом, как шиповник у калитки нашего с Лирной дома. Как надежды Востока. Как мои несбывшиеся надежды.

Дверь с грохотом распахнулась, и на порог выскочил Ирвин в кожаных охотничьих штанах, босой и голый по пояс. Парень, видимо, заметил в окно, кто к нему пожаловал, и поспешил навстречу. Он сильно изменился за время, что мы не виделись: вырос, раздался в плечах… обзавелся клеймом на левой щеке в виде геральдической розы ветров с непропорционально длинным восточным лучом, доходящим почти до уха. От него прежнего остались лишь карие глаза — живые, задорные, с озорной хитринкой. Он на мгновение застыл, словно не веря, что я ему не померещился, а потом легко сбежал с резного крыльца, стремительно преодолел разделяющее нас расстояние и сдавил меня в объятьях до хруста в костях.

— Рад тебя видеть, Север, — тихо прошептал он мне на ухо, словно это было большим секретом. Я только теперь понял, как сильно соскучился по этому шалопаю.

— Здравствуй, малыш, — с улыбкой выдохнул я, когда Ирвин наконец прекратил меня тискать.

— Устал с дороги, Грэн?

— Дом Одиноких — Путь, — напомнил я. — Дороги трудны…

— … но хуже без дорог, — Восток перестал улыбаться и остановился, пристально глядя на меня. — Станешь уговаривать вернуться на Путь?

— Попытаюсь.

Ирвин покачал головой и ничего не сказал, только упрямо вздернул подбородок. Я знал, что убедить пацана будет непросто, но обязан был сделать для него то, чего никто не сделал для меня.

Негромко скрипнула дверь, и на пороге показалась темноволосая девушка в скромном льняном платье. Маленькая, мягкая, с очаровательными ямочками на по-детски пухлых щечках и с большими серыми глазами в обрамлении длинных ресниц. Сколько лет этой девчонке? Четырнадцать? Шестнадцать? Это не имеет ровным счетом никакого значения, если я не уговорю сосунка уехать от нее подальше. Она спустилась по ступеням и остановилась в нерешительности, робко улыбаясь и не осмеливаясь подойти ближе.

— Вы тот самый Север? — спросила крошечная женщина приятным тихим голосом, поправляя выбившуюся из косы прядку.

— Видимо, тот самый, — подтвердил я.

— Очень рада познакомиться с тем, кто заменил Ирвину отца, — я вздрогнул.

Он так сказал? Тот, кто проводил с ним несколько недель в году, — заменил отца?

— Я тоже рад познакомиться с такой красавицей.

— Это моя Диммения, — лицо юноши сияло от счастья, как новенький солден, и это было просто невыносимо.

Он подбежал к жене, нежно поцеловал в лоб. Подвел ко мне, взяв за маленькую ладошку.

Очень милая девочка — трогательная, нежная, беззащитная. Такую хочется оберегать и баловать, как ребенка. Она бы сумела осчастливить Ирвина. Если бы только могла выжить с ним рядом.

— Пойдем в сад, — Восток чувствительно хлопнул меня по плечу, — пообедаем. В дом пригласить не могу, ты же понимаешь…

Я-то понимаю, а ты чем думаешь, глупец?

Мы уже несколько часов сидели на заднем дворе за вкопанным в изрезанную трещинами землю столом. После простого, но сытного обеда и нескольких кружек крепкой домашней хмеры, мы рассказали друг другу все, что происходило с нами за последние несколько весен. Когда Диммения отправилась спать, пришло время поговорить о главном.

— Я люблю ее, — в десятый раз объяснял Ирвин, по-идиотски улыбаясь. — И Димма меня любит.

— Именно поэтому ты должен меня послушаться, чертов молокосос! — я потерял терпение. — Ты убиваешь ее, Восток! Убиваешь! Как ты не поймешь этого, придурок?! — не думал, что разговор по душам будет настолько эмоциональным.

— Она меня любит, — упрямо повторил он. — По-настоящему любит, Грэн! Ей ничто не грозит.

Восток искренне верил в волшебную силу любви. Я зарычал от отчаяния, перегнулся через разделявшую нас столешницу, схватил Ирвина за грудки и заорал, при каждом слове встряхивая его, как герзатовое дерево со спелыми плодами: