Клеймо

Для мамы мои выводы не новость, не зря же она столько лет моделью работает. Свои тайные пружины есть у каждого, уверена она, и, прежде чем отпустить нас с мисс Докери в библиотеку, она усаживает ее за кухонный стол – поговорить.

– Селестина – лучшая ученица в моем классе, миссис Норт. На голову выше всех, – отвечает учительница на заданный в упор вопрос: почему она согласилась прийти.

– Зовите меня, пожалуйста, Саммер. Вы знаете, через что пришлось пройти моей дочери. Ей досталось – чересчур. И теперь я должна убедиться, что вы действуете в ее интересах, что вы не будете к ней жестоки и предоставите ей шанс сдать экзамен. Она вполне это заслужила.

Я с удивлением смотрю на маму.

– Саммер, – улыбается ей мисс Докери, – я вполне понимаю вас, но моя задача – преподавать, все остальное не имеет никакого отношения к нашим занятиям. Селестина замечательно схватывает самые сложные теоремы, она понимает и запоминает их с первого раза. Прекрасно организованный ум. И у меня один интерес: чтобы моя лучшая ученица не посрамила меня на экзаменах. Это, конечно, эгоизм с моей стороны, – добавила она, заливаясь краской, – но мне кажется, что результаты учеников – это и мой успех как преподавателя. Если Селестина не раскроет полностью свой потенциал, это и для меня поражение.

Да, в людях я плохо разбираюсь, это я уже успела понять. Я всегда знала, что у меня это получается хуже, чем у Джунипер, но не догадывалась, насколько хуже. Я промахиваюсь чуть ли не в каждом случае, а мне бы нужно такое умение разгадывать людей, как у сестры, – смешно, но и ее тоже я оценивала неверно. Вот Кэррик – он ни разу, ни в одной ситуации не ошибся. Крепко сжатые челюсти, настороженность, черные глаза смотрят в упор – он четко выбирает мишень, он проникает глубоко внутрь, срывая покровы, словно рентгеном просвечивая душу любого человека.

Заниматься не хочется. Я так устала. Надежда во мне умерла, Арт и Джунипер разбили мое сердце, тело все еще болит после доставшихся мне в пятницу побоев, мистер Берри и стражи исчезли, и Кэррика, единственного, кто мог бы мне помочь, вряд ли удастся найти – он ускользнул из сетей Кревана. И сам он меня искать конечно же не станет: это слишком рискованно.

Мама осталась довольна таким ответом учительницы, а я все еще настороже. Мы отправились в библиотеку.

– Давай по порядку, – деловито говорит она, совсем не тем тоном, каким только что беседовала в кухне. – Теперь ты будешь звать меня Альфой, а не мисс Докери. Раз я прихожу к тебе домой, мы на равных.

Я кивнула.

Она вынула из портфеля бумаги и села напротив меня.

– Далее. Вот график работы, утвержденный школой и Трибуналом, – скучающим голосом продолжает она. – Мне пришлось так долго и нудно разбирать с ними каждый момент, что они должны мне плату за урок.

Я рассмеялась от неожиданности: как это она вдруг переменилась.

– Если кто-нибудь спросит – а скорее всего, спросят, – предъяви им это. Но на самом деле мы с тобой будем заниматься еще многим сверх того. – Она даже рукава засучила. – И наконец, я должна предъявить тебе это. – Она поднялась и выдернула подол рубашки из брюк.

Я отвела глаза, смущенная тем, что учительница вдруг обнажилась передо мной, ее живот у меня прямо перед глазами. Но она явно не собиралась прикрыть живот, пока не продемонстрирует его мне, так что пришлось повернуться и посмотреть. Там, в самом низу, – красная буква «П» в красном кружке. Не Клеймо, а татуировка.

– Кто это сделал? – выдохнула я.

– Я сама.

– Я бы что угодно отдала, только бы от них избавиться, а вы – сами себя?

– Когда сама, это совершенно другое, – мягко ответила она. – И людей с такими татуировками немало. Мы воспринимаем Клеймо как почетный знак, Селестина: когда человек делает ошибки, он учится. Кто ни разу не промахнулся, никогда не поумнеет. Наши «идеальные лидеры» не допускают ошибок, так откуда же им знать, что хорошо и что плохо? Как им разобраться в самих себе, понять, что они могут, а что им не под силу? Чем больше ошибок, тем быстрее человек учится.

Я пытаюсь освоиться с этой мыслью, но пока что она кажется сложнее математических теорем.

– Выходит, я очень умна, – усмехнулась я.

– Умнее всех, – торжественно ответила она. – В том-то и дело. Трибунал сам по себе порочен. А татуировка не означает, будто мы все порочны, – это символ, свидетельствующий о том, что мы тебя поддерживаем.

Значит, вот оно? Тайное движение, о котором мне рассказывала Пиа, о котором пишет Лайза Лайф? Наконец-то я вижу человека, который состоит в этом движении.

– Когда ты формулируешь, ты сразу схватываешь самую суть, Селестина Норт. Я не об этом твоем поступке в автобусе, – она махнула рукой, мол, ничего особенного. – Однажды в жизни поступить по-доброму каждый может, это даже с плохими людьми случается. Но все, что ты говоришь по этому поводу, идеально. Прямо в яблочко! – Она треснула кулаком по столу, и я подпрыгнула.

– Статьи Пиа Ванг далеки от правды.

– Я не о статьях Пиа Ванг, а об ее альтер эго – Лайзе Лайф.

– Вы и это знаете?