Клеймо красоты

Она переоделась, испытывая нечто среднее между стыдом и наивной радостью. Кстати, может быть, это и ненадолго. Может быть, она через две минуты вернется, если окажется, что ничего, кроме прошлогодней картошки и моркошки, в подполье нет. И сложит Серафимино добро на место. Дед Никифор и не заметит ничего.

А не подумать ли о защите на случай… Ну, мало ли, на случай чего? Ирина растерянно осмотрелась и увидела около печки небольшую кочережку. Небольшую, легонькую, но вполне убойную, если вдруг, к примеру, придется кого-нибудь шугануть, человека или силу нечистую. Возьмем и кочережку!

Ну, благословясь? Ирина еще немножко пооглядывалась, словно пытаясь понять, куда это и в какую сторону отлетела от нее мысль о смерти и даже, по большому счету, печаль. Потом чиркнула спичкой, зажгла свечу и укрепила ее в керосиновой лампе, там, где торчали жалкие обрывочки иссохшего фитиля. В карман платья запихала еще две запасные свечи и коробок спичек. Накрыла свой светильник лампой. И очень даже ничего!

Легла на пол животом и неловко спустила ноги в черную, сырую дыру. Ощутив ступеньку, утвердилась на ней, шагнула еще ниже, потом забрала стоявший у края ямы светильник – и начала спускаться, уже не оглядываясь наверх.

* * *

Павел сидел в кресле, устало откинувшись на спинку, и вяло думал, что больница в Арени оказалась куда лучше, чем можно было предположить, судя по виду поселка. Не какая-нибудь там деревянная развалюха, а крепкий, большой домина – пусть и бревенчатый, но из такой лиственницы, которая панельные «карточные» сооружения на два века перестоит! Внутри все также выглядело весьма добротно и презентабельно. Нашелся даже какой-то холл, ну, не холл, конечно, а комната отдыха для больных: с диваном и парой кресел, телевизором и книжным шкафом, запертым на большой висячий замок: ключ у сестры-хозяйки, предупредили Павла, если придет охота что-нибудь почитать, ищите ее. Искать ее следовало также, если придет охота сыграть в шахматы, шашки, лото и настольный футбол: все это хранилось под замком в тумбочке, на которой стоял телевизор. К счастью, за сестрой-хозяйкой не надо было гоняться, чтобы включить телевизор: он повиновался простому нажатию кнопки. Сначала Павел потоптался немного в приемном покое, где в углу тупо сидела Маришка. Потом, не в силах болтаться без дела, съездил на заправку и залил полный бак джипа, а также обе канистры, найденные в багажнике. Покрутился немного по улицам поселка, зашел в единственный открытый (день был выходной) магазинчик хозтоваров, подивился его богатому ассортименту и вернулся в больницу.

Петра еще оперировали, но Маришки в приемном покое не было. Пожилая добродушная медсестра по имени Валентина Ивановна доложила, что она напоила девушку чаем, переодела ее и забрала сушить сырое платье, а потом отвела в комнату отдыха, полежать на диванчике, а то и соснуть. Павлу был также предложен чай с домашними булочками и свежим клубничным вареньем, чему он с превеликим удовольствием отдал должное: поесть в поселке по случаю воскресенья было решительно негде, а расхожая фраза насчет маковой росины была сегодня очень актуальна.

– Ох, досталось вам там, в Осьмаках, – сердобольно вздохнула Валентина Ивановна, глядя, как он наворачивает печево. – Мало, что деревня, почитай, нежилая, да еще такой кошмар сделался! Мы уж тоже к эвакуации готовились. Небо стояло – огненное, как при Страшном суде. Даже вызвали, говорят, звено парашютистов-пожарных, да, по счастью, ночью ударила гроза. К нам тут аж из города, с телевидения примчались пожарных снимать, да так и застряли на стадионе: и пожар кончился, и не улетишь в такую погоду. Чудаки люди: так огорчились, что огня не сняли! Кому горе, а им забава, этим-то… Не понимают, сколько народу сейчас вздохнуло с облегчением.

Павел рассеянно кивал. Он уже объелся булочек до приятной тяжести в желудке, а варенья – до кисловато-железистого вкуса во рту и ничего так не желал, как вздремнуть в тишине. Однако из чистой вежливости пришлось еще посидеть, слушая сестру…

Потом вдруг захлопали двери, затопали ноги: два алкаша с вылупленными от страха глазами приволокли под руки своего сотоварища. Движимый, подобно Павлу, чувством законного голода, он не нашел ничего лучшего, как закушать содержимое граненого стакана им же самим. Подражая индийским йогам, про которых на днях показывали по телевизору фильм, он залихватски откусил кусок стекла, однако прожевать не успел: выплюнул – и дико заголосил окровавленным ртом. Поскольку промыть раны было нечем: содержимое бутылки иссякло, да и кто же промывает раны портвейном, для этого нужен как минимум «Тройной одеколон» или хотя бы «Столичная»! – испуганные собутыльники приволокли его в больницу.

В приемном покое сделалось не до Павла, и он побрел искать комнату отдыха.

Маришка, конечно, не спала: сидела, поджав ноги, в углу дивана – рыжие волосы растрепаны, вся очень большая в белом больничном халате – и тупо смотрела на телеэкран, где шел какой-то смертоубийственный фильм.